Марьяна, с этой бесполезной «береттой», останется единственной защитницей Ларисы и Саньки! Стоило лишь подумать об этом, как слезы невольно навернулись на глаза.

Надежда покосилась на ее вытянувшееся лицо и зло ощерилась:

– Да не реви! Что я, больная – под пули лезть? Волей-неволей будем тут вместе сидеть! Однако какого черта им надо, этим жареным петухам?

«Жареные петухи» – в устах Надежды был почти комплимент. Ненависть ее ко всем неевропейцам стала в команде Виктора Яценко притчей во языцех. Не раз ему приходилось отказываться от опытных, с прекрасными рекомендациями охранников, шоферов и прочего персонала только потому, что они принадлежали к лицам, как принято выражаться, «кавказской национальности», и Надежда ставила вопрос ребром: они – или она. Надежда отказывалась сопровождать на рынок повариху Ирочку, потому что там было «полно черных». Кавказские конфликты были для нее подарком судьбы! Однако обойтись без контактов с арабами Виктор никак не мог, в этом был смысл его бизнеса, и в Египте Надежде приходилось держать себя в руках. Впрочем, на переговоры ее не брали: мусульмане не допускают женщин на секретные переговоры, даже если это БМП. От вида двух других охранников, белокурых бестий Григория и Женьки, подкашивались ноги у любого темнокожего смельчака, ну а женщин здесь не принимали всерьез. Однако с местными жителями Надежда общалась с видом крайней брезгливости, а уж когда встречала негра – ее отвращением к «черномазому» мог бы восхищаться самый ярый куклуксклановец. Надежда была крутая, отъявленная расистка, и это служило поводом для неисчислимых шуточек в окружении Хозяина, однако сейчас впервые в голосе Надежды, кроме презрения к «жареным петухам», звучала еще и озабоченность, и даже нечто вроде встревоженного уважения.

– Что им надо? – вяло повторила Марьяна, сползая на пол: она вдруг как-то сразу обессилела, все сделалось безразличным, даже пальба из-за двери. – Может, и правда: Виктора уже убили, теперь наша очередь.

Надежда метнула в нее испепеляющий взор:

– Дура! Дура! Если он убит – какой смысл в нашей смерти? Уходит Виктор – уходит все: контакты, адреса, проекты, суммы, будущие договоры… Если убрать Саньку с Ларисой – точнее, Саньку, потому что кому нужна эта киска?! – Виктор все равно что тоже убит. Его тогда ничем не проймешь. Его тогда хоть напополам режь!

Какой кошмар все эти разговоры!.. Однако кошмар продолжается. И на полицию, судя по всему, рассчитывать не приходится: если ее до сих пор нет, значит, никто не поднял тревогу. Ох, ну зачем, зачем понадобилось Виктору послушаться Ларису и забраться на эту экзотическую каирскую окраину, ведь для него не только отели в районе Баб-аль-Хадид, Клот-бей и вокруг мечети святого Хусейна, даже «Дар-ас- Салам», даже «Александрия» не роскошь, а так себе, номерки по средствам! Что прельстило его в этой уединенной вилле, кроме названия «Клеопатра» и почти опереточной роскоши, столь контрастирующей с прилегающими районами Старого Мисра, одного из старейших кварталов Каира?

И вот вам результат, как в той песенке. Отсюда хоть три года скачи – ни до какого полицейского не доскачешь!

Новые щелчки-выстрелы вырвали Марьяну из страшных раздумий и слились с сердитым плачем Саньки.

«Разбудили ребенка! А вдруг начнется приступ?!» – вскинулась Марьяна, и страх ее вмиг исчез.

– Почему не стреляешь? – воскликнула она, пытаясь сквозь пыль, оседавшую с простреленных стен, разглядеть, не задело ли Надежду: пышнотелый диван оказался для Марьяны отличным прикрытием, а вот каково за крошечным комодиком?

Однако за комодиком Надежды не оказалось. Марьяна только собралась удивиться, как вдруг ее кто-то потянул за ногу. Взвизгнув, обернулась – и увидела Надежду, которая, распластавшись на полу, легко скользила к двери в спальню, умудряясь при этом тянуть Марьяну за пятку и грозить кулаком, призывая к тишине. Марьяна плюхнулась плашмя и успела оказаться за спасительной дверью прежде, чем гостиную прошила новая очередь, искромсав две драгоценные чеканные вазы, только вчера подаренные Виктором жене и якобы добытые в гробнице какого-то фараона – не самим Хозяином, конечно, но тем не менее древние подлинники.

Не успела Марьяна подняться на ноги, как Санька с радостным писком скатился с кровати, налетел на девушку и покрыл ее лицо шквалом мелких, щекочущих поцелуев. Ей-Богу, он ни чуточки не был напуган. Пожалуй, даже не слышал пальбы, а проснулся от грохота стекла.

– Ах ты, мой лизун ненаглядный! – пробормотала Марьяна – и горло стиснуло от самозабвенной нежности к этому чужому сыну, от его милого детского запаха, от той беззаветной любви, которую мальчишка щедро дарил своей гувернантке – мамке-няньке, как насмешливо называла ее Лариса, если и ревнуя к Марьяне сына, то никогда не снисходя до того, чтобы эту ревность обнаружить.

Сейчас Лариса на них тоже не взглянула. Все еще в одной рубашке, она стояла у окна и осторожно всматривалась в улицу сквозь шелковые зеленые жалюзи.

– Там еще двое, – не оборачиваясь, сообщила она, да так спокойно, словно готовилась к сегодняшней стрельбе как минимум за год. А впрочем, подумала Марьяна, не исключено, что и впрямь готовилась: жене Виктора Яценко надо быть ко всему готовой. И вообще, вид у нее был такой невозмутимый, будто Надежда и Марьяна не вползли в ее спальню из насквозь простреливаемой гостиной, а, например, явились из ресторана, стуча каблучками и мило болтая. – Но очень тщательно скрываются. Их тени дастаров выдали, иначе я бы нипочем не догадалась.

– Тени? – недоверчиво переспросила Надежда.

Пригнувшись, приблизилась к окну и коротко хохотнула:

– Во козлы! И впрямь – самого мужика не видно, а тень чалмы торчит. Снять бы его, мудилу!

Она вскинула пистолет, да спохватилась:

– Нет, потом. А пока помогайте, барышни! – И, натужась, поволокла с кровати огромный, тугой и скользкий матрас.

– Не проще ли позвонить в полицию? – лениво предложила Лариса, и тут Марьяна впервые заметила тень растерянности на лице Надежды:

– Ч-черт… сотовый остался в сумке, а сумка в гостиной!

Да, в гостиную уже не вернешься, телефончик не заберешь! Лариса презрительно искривила губы: