психологи, они не лечат, а советуют, как разрулить ту или иную проблему. Людмила же призывала лечить суицидальные настроения с помощью психотропных средств, фактически зомбировать людей на ощущение счастья и покоя. Разумеется, все психологи были против, а Людмила после этого куда-то ушла, в какую-то частную клинику, что ли, даже не знаю точно.

– Скажите, она случайно не имела отношения к предприятию «Химфарм-НН»?

– Чего не знаю, того не знаю!

Алена словно бы увидела, как Грунский обескураженно развел руками, и простилась с ним, выговорив разрешение позвонить еще – «если будет какой-то вопросик, хорошо, Николай Анатольевич?».

– Всегда пожалуйста! – отвечал Грунский.

– Интересная информация. Только я не понял, зачем вам нужно знать так много о Мурзиной, – сказал Бергер, когда Алена убрала телефон. – Кстати, насчет «Химфарма»… Почему вы именно об этом предприятии спросили?

– Да так… Просто я слышала об одном странном деле, которое на том «Химфарме» приключилось, да было запрятано под сукно.

– Совершенно верно, – кивнул Бергер. – Именно что под сукно! Однако я входил в состав первой следственной бригады, которая работала по делу. Поэтому на сто процентов могу утверждать: Людмилы Мурзиной среди работников «Химфарма» не было, там вообще трудилось не слишком-то много народу. Но… – Бергер потер лоб. – Но знаете, я вдруг вспомнил что-то, мысль какая-то в голове мелькнула… нет, не улавливается! Мелькнула мысль – и нет ее.

– Кажется, у меня мелькнула та же мысль, – вдруг странным голосом сказала Алена. – На том заводе работала Юля Перова, да?

– Господи! – Бергер забавно всплеснул руками. – Да! Откуда вы знаете? Я это только сейчас вспомнил. Но вы, откуда все-таки вы знаете?!

– Я не знала, – пожала плечами Алена. – Только сию минуту вспомнилось: мне дочь Алексея Стахеева говорила, да и он упоминал, что Юля училась на заочном отделении химико-биологического факультета. А раз училась на заочном, значит, и работала, конечно. Кто-то из них двоих – или она, или ее тетка – должен, должен был работать на этом «Химфарме», иначе концы с концами не сходятся!

– Какие концы и с какими концами? – насторожился Бергер.

– Скажите, у вас магнитофона нет? – спросила в ответ Алена.

– Нет. Но есть диктофон. – Он вынул из кармана куртки узенькую плоскую коробочку. – А что нужно записывать?

– То, что я буду рассказывать, – усмехнулась Алена. – Только вы меня правильно поймите, Александр Васильевич. Ну что, начали писать?

– Начали, – согласился Бергер, включая диктофон.

– Значит, так… – произнесла Алена сакраментальную фразу, после которой, согласно уверениям одной детективщицы, все даже самые неопределенные мысли и самые необоснованные предположения должны, просто обязаны немедленно начать отливаться в форму редкостной красоты, простоты и изящества. Однако она какое-то время помолчала, потому что мысли и предположения данному правилу сразу не подчинились, а разбежались в разные стороны, и ей пришлось немало потрудиться, чтобы собрать их вместе и добиться от них хоть какого-то, хоть мало-мальского порядка. Эх, жаль, блокнот пропал… Алена еще несколько секунд мысленно посокрушалась по этому поводу и только после того, как Бергер бросил на нее нетерпеливый взгляд, наконец-то начала:

– Алексей Стахеев и Лев Муравьев учились в одной школе. Конечно, с тех пор прошло много лет, но связи есть связи. Однако надо отдать Алексею дань справедливости: он вовсе не донимал своего высокопоставленного и могучего однокашника просьбами о помощи. С другой стороны, в такой помощи он не слишком-то и нуждался, потому что вел жизнь вполне законопослушного гражданина, чуждого чему бы то ни было криминальному. Однако, как говорится, бес силен, завелся и в синём. Завелся он и в душе Алексея. Стахеев узнал, что его жена Лариса, которую он привык считать довольно бестолковой и неинтересной (и, как мне кажется, заразил своим отношением дочь, которая, наоборот, его очень любит и даже ревнует), владеет какой-то тайной, касающейся картины Васнецова «Ковер-самолет». Лариса внезапно углубилась в изучение славянской символики, словно пыталась разгадать знаки, изображенные на изнанке ковра. Вдобавок ей в руки каким-то образом попала личная переписка Васнецова. Я не знаю, о чем шла речь в тех письмах, я ни одного из них в глаза не видела. Но совершенно ясно: в каком-то из них содержалась информация, которая заставила Ларису буквально сойти с ума. Лариса была, с точки зрения ее собственной дочери, типичная музейная крыса, вдобавок с фантазиями. И музей был для нее самым главным в жизни. Конечно, она, открыв какую-то судьбоносную тайну, размышляла, как ее на пользу обратить. Но для нее это в чем могло выражаться? Написать, к примеру, диссертацию. Или книжку выпустить с сенсационным открытием, что-нибудь вроде книг Маурицио Серачини, исследователя творчества Леонардо Да Винчи. Он как бы «вскрывает» полотна Леонардо, ищет под слоем краски наброски, подмалевок, пытается проникнуть в первоначальный замысел художника…

– То есть вы полагаете, там что-то кроется, под этим «Ковром-самолетом»? – перебил Бергер.

– Почти уверена, что да. Но – опять же – на уровне набросков, позднее скрытых слоем краски. И, думаю, Лариса совершенно точно знала, что именно там кроется. Однако скрытое нечто имело не только искусствоведческую ценность, но, как мне кажется, и сугубо практическую, сулившую, возможно, немалые деньги. Едва об этом стало известно Алексею и Людмиле Мурзиной, его соседке и, думаю, давней любовнице, они немедленно решили обратить открытие Ларисы себе на пользу, а значит, убрать с дороги автора.

Бергер, по ходу дела черкавший что-то в блокноте, вскинул голову, остро взглянул на Алену, но ничего не сказал.

– Я знаю, о чем вы хотите спросить, – усмехнулась она. – С чего я решила, будто именно Людмила – любовница Алексея, а вовсе никакая не Юля? Во-первых, еще на заре нашего знакомства (произнеся последнюю фразу, Алена вспомнила, что эта самая «заря» имела место быть не далее как позавчера… и в очередной раз восхитилась Эйнштейном, придумавшим такое понятие – относительность времени) Галина, дочь Алексея, объяснила, почему я ей не нравлюсь. Она считала меня если не любовницей, то подругой Алексея, может быть, даже его невестой, и сказала буквально следующее: «Вы – опасней, чем Юля. Она отцу все равно скоро надоест, все эти сиськи-письки…» Пардон, это цитата, – сочла нужным уточнить Алена, – «только до времени мужика волнуют, ими одними не удержишь, их вон сколько, выйди на Покровку – глаза разбегутся. А вы, мне казалось, дама серьезная, умная, сильная…». Правда, потом Галина очень