сильнее, чем хотелось бы, а главное, чем он мог себе позволить… Впрочем, все в пивной, мужчины и женщины, были одеты по-русски, а не на немецкий лад. Иноземцы, кроме воинских наемников, должны были носить местное платье, если не хотели подвергнуть себя посмеянию и презрению.
Внезапно он перехватил взгляд Эберфельда. Наверное, шваб давно уже смотрел на него, потому что сразу повел глазами в сторону, указывая на дверь.
Бомелий удивленно вскинул брови, но Эберфельд уже поднялся.
– Мне пора отлить, майне геррен! – провозгласил он громогласно. – Кто еще желает опорожнить свой мочевой пузырь?
– Да мы только что их опорожнили, – коснеющим языком пробормотал Таубе. – Не можем же мы все время стоять за углом со спущенными штанами! В конце концов, сейчас холодно!
– А что, ты боишься отморозить своего маленького дружка? – взвизгнул тщедушный Крузе, который, по слухам, имел столь могучий мужской орган, что о нем прямо-таки легенды слагались. – Да, тебе надо беречь свой недозрелый стручок!
Таубе был слишком пьян, чтобы обидеться, даже когда кругом захохотали. Разговор вмиг сделался общим – присоединились и сидевшие за соседними столами. Женщины поджимали губы и отворачивались, однако прислушивались с видимым любопытством и украдкой прыскали в кулак.
– Воля ваша, – упрямо сказал Эберфельд, – но я все же пойду. Вы со мной, герр Бомелиус?
Тот молча кивнул, поднялся.
Они вышли из общей залы, однако свернули не на улицу, а в боковую комнатку, где их встретил хозяин пивной – Иоганн.
– Как вы долго, майне геррен, – сказал он с укором, взволнованно тряся толстыми, багровыми щеками – непременной принадлежностью каждого любителя пива. – Наш гость уже, наверное, заждался.
Бомелий огляделся, но в каморке не было никого, кроме какого-то крепко спящего молодого, усатого человека в длинном черном плаще. Неужели это тот, ради встречи с которым Бомелий пришел в Болвановку?
– Господин ждет вас в надежном месте, – понял его недоумение Иоганн. – Это всего лишь ливонец, сопровождавший его от границы. Вы, герр доктор, наденете плащ и шляпу проводника, и брат Адальберт, – он кивнул на Эберфельда, – сопроводит вас к господину. А потом вернется к своим друзьям, сказав, что вы отправились посмотреть мою больную жену.
– Фрау Марта больна? – удивился Бомелий, но Иоганн хитро прищурился:
– Хорошая жена – это подарок от Бога. Она вполне здорова, но лежит в постели. Потом она долго будет рассказывать о вашем посещении и ваших советах.
Бомелий слегка улыбнулся. Женой Иоганна была та самая ослепительная красавица Марта, которую он некогда вылечил «от червя», прославившись на всю Болвановку – и на всю Москву. Он сам мечтал жениться на Марте, однако был слишком занят устройством своих опасных дел при дворе. А тем временем отец Марты отдал ее надежному, обстоятельному Иоганну. Прошло несколько лет, и от прежней красавицы не осталось ничего: они теперь с Иоганном – воистину два сапога пара, вернее, две пивные бочки, и давно уже при звуке ее имени не тянет сладко сердце.
Да Господь с ней, с Мартой. Куда любопытнее, что его Вергилием будет Эберфельд. Неужто эти намеки на единоверие были близки к истине?.. О-очень интересно. Выходит, что среди опричников-наемников есть некто, бесстыдно следящий за Бомелием и собирающий о нем сведения для своих зарубежных хозяев? Эберфельд бойко лопочет по-русски, пьет не пьянея, чем стяжал себе великую славу, а за кровожадность свою пользуется расположением самого Малюты Скуратова. Наверняка опричники почем зря откровенничают с ним, и Эберфельд даже быстрее узнает некоторые русские политические новости, чем государев архиятер. Возможно, как источник сведений о царском дворе, Эберфельд куда более ценен для человека, прибывшего нынче в Москву, чем Бомелий.
Лекарь встревоженно нахмурился. Как бы этот наемник не подсидел его в одночасье… Впрочем, тут же тень озабоченности сошла с чела врача. Как любят говорить русские, далеко кулику до Петрова дня. Никакому Эберфельду или Таубе не подобраться так близко к телу и душе государя, как это удалось сделать Бомелию. Никто не имеет на царя такого влияния, как его лекарь! Поэтому опасаться за свою карьеру совершенно нечего.
Он вздрогнул от звука приотворившейся двери. Вошла худенькая рыжая девочка лет шести-семи, сунула палец в рот и уставилась на архиятера огромными, слишком светлыми глазами. От этого взгляда его почему-то озноб пробрал, хотя ничего страшного в девчонке, конечно, не было: сиротка, приемыш Иоганна и Марты, только и всего.
– Анхен, брысь! – окрысился трактирщик, сделав страшное лицо, но девочка не испугалась: еще раз смерив Бомелия с ног до головы взглядом, подошла к нему, взяла за руку, принялась перебирать пальцы…
Бомелий брезгливо стряхнул ее маленькую чумазую ручонку с обгрызенными ногтями. Девочка, впрочем, не обиделась: видимо, привыкла, что ее гоняют все кому не лень. После нового окрика трактирщика она неторопливо вышла.
Бомелий тотчас забыл о ней. Следовало поспешить. Он скинул епанчу, богатую шапку и нахлобучил треух спящего, запахнулся в его плащ, а потом вышел из дому вслед за Эберфельдом, пряча лицо и старательно заплетаясь ногами, как следовало бы делать пьяному.
Не встретив на своем пути ни единой души, они вернулись к кирхе, но обогнули ее и вошли в неприметную заднюю дверку. Здесь было, чудилось, еще студенее, чем на дворе; отчего-то воняло мышами, плесенью и запустением. Чего ж другого ждать, когда пастырь не вылезает из пивной?! Бомелий разочарованно повел ноздрями, привыкшими к сладкому, тягучему и волнующему духу русских храмов: аромату кипарисного ладана и хороших восковых свечей.
Эберфельд сделал знак остановиться в низком темном коридорчике и громко кашлянул. Где-то неподалеку скрипнула дверка, а потом в полумрак упал узкий, косой лучик света.
– Туда идите, – шепнул Эберфельд. – Я постерегу. Если что…
Он поперхнулся, перехватив жгучий взгляд Бомелия. Никаких «если» не должно было быть, потому что
