…Когда Гектор выхватил из мешка револьвер, Аглая в первую минуту обмерла. Он ведь сказал, что она ему тоже противник, почитай – враг, как и Наталья с Ларисой Полетаевой. Он ей не верит! А что, если…

Аглая сидела, точно окаменев. И до нее не тотчас дошло, что ствол направлен не на нее, а поверх ее плеча. И смотрит Гектор не на нее, а на какого-то человека, стоящего за ее спиной.

– Здорово пожаловать, гость незваный, – не слишком приветливо сказал Гектор. – Руки-то подыми, как положено доброму человеку! И оружие давай-ка доставай да в сторону бросай. Понял?

Аглая обернулась и увидела маленького, чернявого, словно чертик, только что выбравшийся из преисподней, человечка с курчавыми волосами и небритыми щеками. Одет он был не во флотскую форму, а в какую-то смесь штатского с солдатским: ботинки с обмотками, нелепые мужицкие портки, а сверху студенческая тужурка с сорванными петлицами.

– Ты, Гектор, пушку опусти, – сказал человечек отчетливо вздрагивающим голосом. – Чего ты в меня целишься? Я тебе ничего плохого не сделал. И оружия у меня нет, я его в твоем чертовом подвале потерял.

– А кой черт тебя в подвал понес? – почти миролюбиво спросил Гектор.

Его тон явственно приободрил человечка. Он перестал трястись и ответил со сконфуженной улыбкой:

– Да ты понимаешь, пошел было поглядеть, где что плохо лежит. Жизнь нынче такая, что не пошаришь по углам – и голодный, и холодный будешь, и голым по миру пойдешь. В какую-то башенку поднялся, смотрю, два шкафа. В одной тайник развороченный – значит, наши тут уже побывали. А рядом шкаф, каким-то барахлом набитый, тряпье в узлах. Слышу, наши шустрят по дому – все шукают, кто из твоих сообщников остался, кто из дому стрелял. А мне-то что? В меня-то не попали. Ищите, думаю, а я лучше в шкаф загляну, вдруг там кто-то случайно позабыл портмоне с золотыми рублями… – Он ухмыльнулся, сверкнув очень мелкими и очень белыми зубками, и счел необходимым пояснить: – Да я шучу, Гектор, шучу!

Гектор кивнул и сделал ответную улыбку, не разжимая губ.

– Никакого портмоне, как ты сам понимаешь, я там не нашел, потому что его там отродясь не валялось. Но когда я туда полез, то поскользнулся на какой-то тряпке – да и влетел головой в заднюю стенку. Слышу – треск, думал, моя башка треснула, да нет, оказалось, треснула стенка.

Гектор кивнул, но уже без улыбки. Вид у него был мрачный.

– Гляжу, а там не дуб мореный, фанера, – продолжал человечек. – Поглядел я в трещину, за ней каморка. Хотел ребят кликнуть, а потом думаю: вдруг там схоронка Гектора? Разломал стенку, влез туда, поднял крышку в полу – подвал! Ага, решил, нашел тайник. Наверняка там что-нибудь зарыто. Вышибло ведь из головы начисто, что я на втором этаже, а до земли еще ой ка-ак далеко! Спрыгнул вниз – и полетел. Как прямиком в преисподнюю. Пятки отшиб, когда упал, едва с места смог сдвинуться. Куда попал? Орал, звал на помощь, но никто не слышал. Начал по стенам шариться, нашел какую-то дыру… Полез в нее, все коленки смозолил, пока не увидел свет. – Человек демонстративно отряхнул на коленях портки. – Вылез на косогор, уже собрался с обрыва сигать и в обход идти, как смотрю – тропа. Пошел по ней – а тут вы на камушке сидите. Вот, значит, и ты, и камень, – он с видимым удовольствием присел, – да и девка с тобой. Экий ты швыдкий, Гектор! – Человечек подмигнул Аглае, но наткнулся на ее ледяной, настороженный взгляд и спохватился, что слишком расфамильярничался.

– Вы уж, извините великодушно, барышня, люди мы простые, неграмотные, слова сказать не обучены, – забормотал он, пуча глаза и весьма бездарно валяя из себя деревенского ваньку.

Гектор продолжал стоять неподвижно, не спуская с человечка ни ствола, ни взгляда.

– А вот скажи, друг любезный, – проговорил он наконец, – видел ли кто, как ты в тот шкаф полез?

– Вот те крест! – горячо начал клясться человечек. – Вот те крест святой, истинный, что не видел никто!

– Какой же у тебя может быть крест? – усмехнулся Гектор. – Тебя зовут-то как?

– Сема Фельдман, – виноватым тоном сказал человечек и вроде бы как даже покраснел.

– Ну я же и говорю, что крестом тут и не пахнет, – насмешливо бросил Гектор. – Ты в отряде Конюхова кто, Сема Фельдман?

– Писарь, – с ноткой гордости сообщил тот. – А что?

– Просто так интересуюсь, – пояснил Гектор. – И как к тебе Конюхов относится?

– Лучше некуда! – приосанился Сема. – Я у него в отряде – самый первый человек. Гаврила понимает, откуда и куда теперь дует красный революционный ветер. Его матросня – крестьяне да работяги, дурни, им бы пулять по ком ни попадя, а я в хедере учился, и по-русски пишу, читаю, и на иврите, и на идиш.

– Как я погляжу, ты очень ценный для Гаврилы человек, Сема Фельдман, – оценивающе поглядел на него Гектор.

– А то! – обрадовался Сема. – Я стараюсь. Сейчас такое время, что наш брат иври – по-вашему еврей – может пойти очень далеко, очень. Небось все наши дошли до самых верхних верхов. Что тебе говорить за Янкеля Мойшевича Эйнмана, то есть Яшу Свердлова? Что тебе говорить за Лейбу Бронштейна, – Леву Троцкого, либо за Герша Радомысльского – Гришу Зиновьева? Вот погодите, мы еще всех русских заставим учить иврит или идиш, как они нас заставляли талдычить свои аз, буки, веди! А все почему? Потому, что русские дураки, а иври – хитрые! Вы ведь каждый сам по себе, а мы друг за дружку стоим горой.

И тут же он перехватил взгляд Гектора и мелко засбоил:

– Да я не про тебя, Гектор, ты у нас тоже хитрый, как самый настоящий местечковый еврей. Вон как одурачил и Хмельницкого, и Гаврилу Конюхова!

– Слушай, Сема, – задушевно произнес Гектор, и в голосе его вдруг зазвучал такой же акцент, как у Фельдмана. – Большое тебе спасибо за то, что ты меня так высоко ценишь. Ты учти, я против евреев ничего не имею. Я не черносотенец! У нас среди эсеров много было евреев. Возьми хоть товарища Вольского! Да и лучший друг моего отца, адвокат, еврей. Второй его друг – тоже еврей, правда, выкрест. Отец был его крестным отцом. Смешно, верно, Сема? Тот человек был Вольф Циммерман, а стал Владимир Проскурин, фамилию жены взял. А ведь он – не кто иной, как родной отец вашей комиссарши – Ларисы Полетаевой.

– Да у нее не только отец был из наших, – оживился Сема. – Про отца-то все знают. Но говорят, и первый муж ее был иври.

– Про первого не скажу, – покачал головой Гектор, – ничего о нем не знаю, кроме того, что какой-то ворюга он был. А вот про второго знаю. Убили его. Красные убили, еще в ноябре семнадцатого. Полетаева поставили к стенке за то, что он на крыше своего дома укрепил антенну – радиосигналы принимать. Есть такая новомодная выдумка – радио, передача звука на расстоянии. Так вот его потащили в чеку и решили расстрелять, потому что кто-то ляпнул сдуру, мол, он будет сигналы белым передавать. Лариса в то время была в Москве. Жена Полетаева – вторая, женщина, на которой он женился после того, как Лариса его бросила, – кинулась комиссарше в ноги, умоляя спасти его, но Лариса и пальцем не шевельнула. Так его и расстреляли. А ты думаешь, он был кто? Русский? Ничего подобного. Он был ваш. Лариса могла его спасти, но не спасла. А ты говоришь, все ваши друг за друга горой стоят…

– Неужели Полетаев был еврей? – ужаснулся Сема.

– Совершенно верно. Историю его гибели я узнал от отца Ларисы, который написал моему отцу.

– Це-це-це, – удрученно покачал головой Сема. – Скажи на милость, какие ошибки бывают! И все равно,