обряд очень ценил, и как гастроном, и как любитель всевозможных молодецких забав.

Но это всё потом. И проводы зимы, и взятие городка, и лихие кулачные бои.

А пока только-только закрутились колёса, застреляли, наполнили улицу вонючим дымом. Поплыла по городку широкая масленица.

Пять дней город объедался блинами. Пять дней практикующие врачи мило извинялись перед дамами, садились в санки и ехали спасать обожравшихся лабазников.

Наконец на льду Днепра началось главное — сошлись кулачные стенки. Лабазники и молодые купчишки, хватив на похмелье перцовки, выходили драться с «ремеслом».

Хорошо кормленные купеческие дети рубили голь по скулам и сами падали на лёд, выплёвывая вместе с кровью обломки зубов.

Гудел Днепр от топота, уханья, крепких слов. А на берегу, в открытых санках сидел генерал. Хихикал, тыкал куличишком в ватную спину ямщика. Подбадривал дерущихся тоненьким фальцетом.

Лабазники побеждали, в их стенке дрались десять лучших бойцов. Девять приказчиков с Роговской мукомольни и сын Рогова — Петька, огромный детина медвежьей силы.

Слободские уходили с истоптанного сапогами снега. Уходили заливать брагой горечь поражения. Губернаторский приз — пять вёдер водки — доставался лабазникам.

Петька Рогов вперевалку шагал к берегу. Там в роговском трактире ждал приз. И хотя он сам мог купить не только пять вёдер, а, пожалуй, и губернаторский дом, и самого губернатора… Да что и говорить, многое мог купить наследник миллионера Петька Рогов! Но он яростно дрался за эти пять вёдер. Дрался жестоко, до крови. Потому что он всей своей хозяйской сущностью понимал невозможность проигрыша. Ведь тогда водку будет пить «ремесло» с его мукомолен.

— Ах и молодец ты, Пётр Сергеевич, — почтительно хлопнул хозяйского сына по спине один из приказчиков, — орёл! Святой крест, орёл!

— Как ты того, в армяке, хватанул, — глухо, как в бочку, хохотнул другой, — аж борода в сторону!

— Да мы с тобой…

— Идём, чего там, гулять будем! Зови всех наших, от меня ещё пять вёдер.

— Шалишь… Ох и орёл, да с таким хозяином…

— За призом торопишься, ваше степенство?

Рогов обернулся. Перед ним стояли трое. Один в потёртой чиновничьей шинели, двое в ладных полушубках.

— А ты чего? Выпить, чай, хочешь? Так пойдём, я вашего брата хоть и не люблю, но сегодня уважу. Пей, канцелярия.

— Ты только зря шубу накинул, ваше степенство, — голос был насмешливый, без почтения.

Да и глядел незнакомец на Рогова без страха, только в светловатых глазах прыгали весёлые искорки.

— Ну ты! Смотри, а то на звание твоё не посмотрю, заставлю лёд носом пахать.

— Вот что, бери своих холуёв. Давай стенку.

Рогов опешил от такой наглости, его дружки угрожающе придвинулись.

— Ну смотри, — Петька нарочно медленно потянул шубу с литых плеч.

И сразу замолкли зрители. Тихо стало на берегу. Шутка ли сказать, трое против знаменитых кулачных бойцов!

— Любопытно, — привстал в санях губернатор. — В духе французских романов господина Дюма. Эй, — крикнул он приставу, — кто такие?!

— Изволю доложить, ваше превосходительство, братья Харлампиевы. Да господин почмейстер лучше скажет. Алексей Тихонович, пожалуйте к его превосходительству.

Из толпы зевак вопросительным знаком на ножках выплыл почмейстер.

— Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, бывший мой чиновник, коллежский регистратор Егор Харлампиев, личность подозрительная и крайне безнравственная. Уволен со службы за поступок с чиновничьим званием несовместимый. Да, извольте, ваше превосходительство, какой либерал! Утром по лестнице присутствия на руках пошёл, забыв что там особы чином повыше.

— Как так на руках? Молодой чиновник? У вас? Да если осе в губернии на руках ходить начнут? Нигилизм! Да-с, милостливый государь, нигилизм! Сначала неуважение к чинам, а потом… — губернатор повёл рукой у самого почмейстерского носа. — Немедленно пишите прошение о лишении его чиновничьего звания. Немедленно!

— Слушаюсь, ваше превосходительство.

— Ступайте прочь!

Почмейстер всё так же спиной заскользил в толпу. Несмотря на мороз, от него, как от загнанной лошади, валил пар.

А между тем противники остались в одних рубахах. Стали стенкой — десять против троих. Петька исподлобья оглядел своего противника. Что говорить, крепок, плечи, грудь выпуклая! Но куда ему… Куда? Петька примерился и с плеча — раз!

Как-то на мельнице заартачилась лошадь, забилась в постромках, так же тогда приложил он ей кулак-кувалду. Та только дёрнулась, да из ноздрей кровь и всё.

Нет человека, который бы от такого удара устоял. Но почему-то вдруг острая боль под ложечкой заставила купца согнуться вдвое. Потом он щекой почувствовал холод снега, и, корчась на снегу, всё никак не мог справиться с комом, катающимся в желудке.

Когда наконец Рогов смог дышать и приподнялся на локтях, то увидел, что четверо его дружков, выплёвывая чёрные сгустки крови, словно слепые, ползают по льду. И эти трое стоят, как стояли. «Ну гады, я сейчас»… Он подполз к шубе, рванул из кармана заветную рукавицу. В ней была заложена тяжёлая свинчатка. Давясь матерщиной, бросился на своего обидчика. Вся злость вложена в удар.

Егор Харлампиев увернулся случайно. Просто решил посмотреть, как дела у младшего брата. По скуле словно кувалда проехала. «Закладка», — обожгла мысль.

Он повернулся, левой рукой отбил в сторону новый удар, а правой, с прыжком, прямо по мясистому подбородку.

Петька, как во сне, сделал шаг вперёд, выплёвывая зубы, и рухнул, звонко лбом ударившись об лёд.

Егор оглянулся. Братья не подкачали. Семь Петькиных подручных лежало. Двое бежали в сторону Смоленска, а вслед им улюлюкал, свистел берег.

Вся Рачевка повалила в роговский трактир распивать выигрыш. Егор, морщась от боли, натягивал шинель. Братья прикладывали к синякам снег, вытирали кровь.

Щеголеватый пристав в гвардейского сукна шинели, аккуратно придерживая шапку, спускался на берег.

Подошёл, малиново звеня шпорами, небрежно руку в белой перчатке к козырьку.

— Господин Харлампиев, — процедил сквозь зубы, — кто позволил вам избивать почтенных граждан города Смоленска? — А голос переливался словно полицейский свисток.

— Это кто же почтенный гражданин? — Егор Харлампиев усмехнулся приставу прямо в лицо. — Этот? — он кивнул в сторону Петьки, которого тащили под руки двое приказчиков. — Этот? — повторил он громче и злее. — Кровосос он. У него в бараках рабочих червивым мясом кормят.

— Вздор-с. Да за такие слова! Молчать!

Шпоры от возмущения зазвенели сами.

— Я вам покажу! Я вас…

— Не пугайте, не надо, господин капитан. Мы, видите ли, не из пугливых, как вы успели убедиться.

Егор повернулся и пошёл к берегу. А вслед ему грозили, неистовствовали шпоры.

Георгий Харлампиев, или, как его звала вся Рачевка, Егор, жил в маленьком двухэтажном доме на самом краю слободы. Но прежде чем начать рассказ о нём, нужно непременно рассказать об этой слободе.