это будет хотя бы не на пустой желудок.
Помещение заполнилось густым серным дымом. Когда он растаял, Хастур уже исчез. В конторе остались лишь десять скелетов, начисто лишенных плоти, несколько лужиц растворившейся пластмассы здесь и там и блестящая металлическая деталька, вероятно недавно служившая частью телефона. Гораздо безопаснее было бы работать помощником зубного врача.
Но стоит взглянуть и на светлую сторону вещей — все происшедшее доказало лишь то, что зло содержит семена своего собственного разрушения. Ведь теперь множество людей по всей стране останутся в благодушном настроении и не будут раздражаться и сердиться из-за того, что их вытащили из уютных ванн или черт-те как исковеркали их фамилии. В результате акции Хастура легкая волна доброты начала, экспоненциально нарастая, распространяться в окружающей среде, и миллионы людей, которые могли бы получить душевные раны, в итоге их не получили. Так что в конечном счете все было чудесно.
Вряд ли вы смогли бы узнать уже знакомый вам «Бентли». На нем буквально не было живого места, сплошные выбоины и вмятины. Обе передние фары разбились. Колпаки давно отлетели. Он выглядел как ветеран, прошедший сотню разрушительных гонок.
Тротуары были плохими. Подземные переходы того хуже. Но самой ужасной оказалась переправа через Темзу. Хорошо еще, что Кроули предусмотрительно закрыл все окна.
И все же он выбрался из Лондона.
Через несколько сотен ярдов он будет на М40, довольно свободной дороге, ведущей в сторону Оксфордшира. Возникло, правда, еще одно препятствие: между Кроули и этой прямой дорогой вновь появился участок М25. Гудящая, пылающая лента боли и черного света. [159]
Никто из смертных, во всяком случае. И Кроули сомневался, достанет ли для такой переправы его демонических способностей. Он не умрет, конечно, но приятного мало.
Перед эстакадой полиция выставила заставу. Сгоревшие остовы — некоторые из них еще догорали — свидетельствовали о судьбе предыдущих машин, которые пытались проехать по эстакаде над темным участком дороги.
Полицейские выглядели не особо счастливыми.
Кроули переключился на вторую скорость, дал полный газ.
Заставу он миновал на шестидесяти. Это было несложно.
Внезапные человеческие самовозгорания случаются повсеместно. Вот кто-то совершенно беспечно коптит небо, а уже в следующее мгновение от него остается лишь прискорбная фотография с кучкой пепла и жалким останком руки или ноги, каким-то чудом избежавшим обугливания. О самовозгорании транспортных средств нет столь достоверных сведений.
Вполне возможно, это был первый задокументированный случай.
Обтянутые кожей сиденья «Бентли» начали дымиться. Глядя вперед, Кроули левой рукой нащупал на соседнем сиденье книгу Агнессы Псих «Превосходные и Недвусмысленные Пророчества» и для пущей безопасности переложил ее к себе на колени. Хотел бы Кроули, чтобы она предсказала[160]
Пламя охватило машину.
Кроули ехал вперед.
На другой стороне эстакады полицейские также выставили заставу, чтобы останавливать машины, стремящиеся вернуться в Лондон. Они хохотали: по рации только что передали, что один полицейский мотоциклист обнаружил на М6 украденный патрульный автомобиль, за рулем которого сидел большой осьминог.
Некоторые полицейские готовы поверить во что угодно. Но только не те, кто служит в столичной полиции. В столице работают самые строгие, самые циничные, прагматичные и твердолобые полицейские в Британии.
Чтобы вывести из себя столичного полицейского, понадобится нечто совершенно особенное.
К примеру, большой, изрядно побитый автомобиль, превратившийся в огненный шар, — этакая перекореженная адская развалюха с безумно ухмыляющимся водителем в черных очках. Огненная колесница испускала густой черный дым и мчалась прямо на них сквозь хлещущий дождь и ветер на восьмидесяти милях в час.
Ну и как тут сохранить спокойствие?
Тадфилдский карьер стал центром спокойствия в бушующем мире.
Гром не просто грохотал в небесах, он раскалывал их пополам.
— Я хочу пригласить к нам еще нескольких друзей, — повторил Адам. — Они скоро придут, и тогда мы действительно начнем.
Барбос начал подвывать. Это был уже не призывный вой одинокого волка, а странное поскуливание маленькой дворняжки, охваченной глубокой тревогой.
Пеппер сидела, уткнувшись взглядом в колени.
Похоже, у нее что-то было на уме.
Наконец она подняла голову и внимательно взглянула в пустые серые глаза Адама.
— А какую часть мира ты заберешь себе, Адам? — спросила она.
Грозовые раскаты вдруг сменились звенящей тишиной.
— Что?
— Ну ты же хочешь разделить мир, верно? И мы все получим какие-то кусочки, вот я и спрашиваю: какой кусок ты возьмешь себе?
Тишина звенела, как струна арфы, на высокой и пронзительной ноте.
— Точно, — заметил Брайан. — Ты же так и не сказал, что заберешь себе.
— Пеппер права, — добавил Уэнслидэйл. — Если к нам отойдут все те страны, то выбор у тебя останется небольшой.
Адам открыл и закрыл рот.
— Какой выбор? — не понял он.
— Ну какая часть земли будет твоей, Адам? — спросила Пеппер.
Адам внимательно посмотрел на нее. Барбос перестал скулить и уставился на Хозяина каким-то нечистокровным пристально-задумчивым взглядом.
— М-моей? — с запинкой произнес он.
Молчание затягивалось: единственная нота, способная заглушить все шумы мира.
— Но у меня же останется Тадфилд, — сказал Адам.
Они недоумевающе смотрели на него.
— И… и Нижний Тадфилд, и еще Нортон, нортонский лес…
Они по-прежнему не сводили с него глаз.
Взгляд Адама медленно прошелся по лицам друзей.
— А больше мне вообще ничего не нужно, — сказал он.
Они замотали головами.
— И они будут моими, если я захочу, — сердито заявил Адам, и его вызывающий тон обострился внезапным сомнением. — Я ведь могу их тоже улучшить. И деревья, и пруды, и…
Его голос умолк.
— Ты не можешь, — сухо сказал Уэнслидэйл. — Это тебе не Америка, не Австралия какая-нибудь. Здесь все по-настоящему, всамделишное. И принадлежит оно всем нам. Оно наше.
— И ты не сделаешь его лучше, чем оно есть, — добавил Брайан.
— И даже если ты соберешься что-то улучшить, мы должны обо всем знать, — сказала Пеппер.
— Если вас только это беспокоит, можете не волноваться, — беззаботно сказал Адам. — Я же могу заставить вас делать все, что угодно…
Адам умолк, в ужасе прислушиваясь к словам, слетавшим с его языка. А троица бросилась бежать.
Барбос закрыл голову лапами.
