Шедвелл пожал плечами.
— Ладно, у меня все равно никаких волшебных пуль нет. Но Громобойный Пугач выстрелит в любом случае. Схожу принесу его.
Шаркая к выходу из комнаты, он думал: «И зачем мне какое-то оружие? Ведь у меня есть рука».
— О, конечно, — сказала мадам Трейси.
Пройдя в угол кухоньки, она достала розовый мотоциклетный шлем с нарисованным на нем золотистым подсолнухом и, надев его, застегнула под подбородком. Потом она порылась в буфете, вытащила целый ворох полиэтиленовых пакетов и кипу пожелтевших местных газет и в итоге извлекла запылившийся зеленый шлем со светящейся надписью «Беспечный ездок», [156] двадцатилетней давности подарок от племянницы Петьюлы.
Шедвелл, вернувшийся с Пугачом на плече, изумленно уставился на мадам Трейси.
— Не понимаю, на что вы так пялитесь, мистер Шедвелл, — заметила она. — Моя машина припаркована на дороге около дома. — Она протянула ему «Ездока». — Вам придется надеть шлем. Таковы правила. Правда, по-моему, втроем на мотороллере ездить вовсе не разрешается, даже если двое из троих являются, э-э, в некотором роде сожителями. Но у нас чрезвычайные обстоятельства. И я уверена, что с нами совершенно ничего не случится, если вы будете хорошенько и крепко держаться за меня. — И она улыбнулась: — Какое забавное приключение, не правда ли?
Шедвелл побледнел, невнятно пробурчал что-то и напялил зеленый шлем.
— Что вы сказали, мистер Шедвелл? — мадам Трейси внимательно посмотрела на него.
— Я сказал, дьявол тебя раздери лопатой наперекосяк, — повторил Шедвелл.
— Довольно уже ваших шотландских приговорок, мистер Шедвелл, — сказала мадам Трейси. И они спустились по лестнице к старенькому скутеру, готовому увезти эту парочку — а вернее, троицу.
Грузовик перегородил дорогу. Груда рифленого железа также заблокировала дорогу. И куча рыбы высотой футов в тридцать забаррикадировала все ту же дорогу. В результате получилась одна из самых впечатляющих дорожных пробок на памяти сержанта полиции.
А еще и дождь.
— У вас есть сведения, когда примерно бульдозеры смогут до нас добраться? — кричал он по рации.
— Мы…
Какая-то шевелящаяся живность попыталась забраться под его брючину, и он раздраженно глянул вниз.
— Омары?! — Слегка вздрогнув от неожиданности, он одним прыжком взлетел на крышу полицейской машины. — Омары, — повторил он.
Их было штук тридцать — некоторые более двух футов в длину. Большая часть нестройными рядами ковыляла вверх по дороге, но полдюжины задержалось, чтобы обследовать полицейскую машину.
— Что случилось, сержант? — спросил стоявший на обочине констебль, который записывал показания водителя грузовика.
— Терпеть не могу омаров, — закрыв глаза, с отвращением сказал сержант. — Набросились вдруг целой толпой. Слишком много клешней. Я лучше посижу здесь немного, подожду. Ты ведь скажешь мне, когда они все уйдут?
Он сидел под дождем на крыше машины, и его брюки постепенно пропитывались водой.
Послышался отдаленный рокот. Гром? Нет. Этот грохот не прекращался, а становился все громче. Мотоциклы. Сержант открыл один глаз.
Их было четверо, и они шли на скорости больше сотни. Он хотел было слезть с крыши, чтобы дать им отмашку, крикнуть об опасности, но они промчались мимо него, прямиком к перевернутому грузовику.
Тут уж сержант ничем не мог помочь. Он вновь закрыл глаза и ждал грохота столкновения. Он услышал, что они подъезжают все ближе. И потом:
— Вжиииих.
— Вжиииих.
— Вжиииих.
И голос в его голове сказал:
— Я НАГОНЮ.
(— Ты видал такое? — спросил Чертовски Крутой Отморозок. — Они прямо перелетели по воздуху!
— …высший пилотаж! — сказал С. П. — Если они смогли, то и мы сможем!)
Сержант открыл глаза. Повернувшись к констеблю, он открыл рот.
Констебль сказал:
— Они… Неужели они… Они перелетели прям…
Начался очередной рыбный дождь, на сей раз короткий и вполне объяснимый. Над большой кучей рыбы вяло покачивалась рука в кожаном рукаве. Колесо мотоцикла продолжало бессмысленное вращение.
Рука принадлежала Кочегару, который, находясь в полубессознательном состоянии, решил, что французы, пожалуй, не так уж плохи, а хуже всего на свете провалиться по шею в кучу рыбы да еще, похоже, со сломанной ногой. Да, решил он, вот это действительно худшая пакость на свете.
Он хотел рассказать Смертельному Перелому о своей новой кличке, но не смог пошевелиться. Что-то влажное и скользкое заползло ему в рукав.
Позднее, когда его вытащили из рыбной кучи и он увидел других трех байкеров, с головой укрытых одеялами, он понял, что с ними поговорить уже не удастся.
Именно поэтому о них ничего не сказано в книге Откровений, о которой болтал Свинопас. Им не суждено было проехать дальше по этой дороге.
Кочегар что-то пробормотал. Сержант склонился над ним.
— Лучше помолчи пока, сынок, — сказал он. — «Скорая помощь» уже в пути.
— Послушайте, — прохрипел Кочегар. — Мне надо сообщить вам что-то очень важное. Четыре Всадника Апокалипсиса… они настоящие отморозки, все четверо.
— Он в бреду, — объявил сержант.
— А вот и нет. Я — в Рыбной куче, — прохрипел Кочегар и потерял сознание.
Лондонская сеть дорожного движения в сотни раз запутаннее, чем можно себе представить.
Ни демонические, ни ангельские происки тут ни при чем. Причиной всему — география, история и градостроительный план Лондона.
В целом такая система даже выгодна горожанам, хотя они никогда этого не поймут.
Лондон строился не для машин. Если уж на то пошло, его, похоже, строили не для людей. Все создавалось стихийно или случайно. В итоге возникли проблемы, а решения, претворявшиеся в жизнь, порождали новые проблемы через пять, десять или даже сотню лет.
Последним конструктивным решением стало строительство М25 — окружной автодороги, или, грубо говоря, кольца вокруг города. До сих пор все ее проблемы были сравнительно просты: например, не успели закончить строительство, а трасса уже устарела. Все как предсказывал Эйнштейн: хвост автомобильной пробки в конце концов становится ее же головой.
Текущая проблема состояла в том, что шоссе перестало существовать — в обычных пространственных терминах. Водители, не понимая, что происходит, пытались найти иные пути выезда из Лондона и совершенно заблокировали весь центр. Впервые за все века существования Лондон оказался в абсолютно безвыходном положении. Весь город представлял собой одну огромную уличную пробку.
