своих болельщиков. В любом случае он постоянно угадывал.

Рыжая мотоциклистка подошла к прилавку.

— Чашку чая, пожалуйста. И сэндвич с сыром, — сказала она.

— Вы одна, милая? — спросила официантка, продвигая по прилавку чашку чая и нечто белое, засохшее и жесткое.

— Жду друзей.

— А-а, — протянула официантка, перекусывая нитку. — Что ж, тогда лучше подождите здесь. На улице настоящий ад.

— Нет, — ответила клиентка. — Пока еще нет.

Выбрав столик возле окна, с хорошим видом на парковку, она присела за него в ожидании.

Из глубины зала до нее доносились возгласы игроков, продолжающих сражаться с «Простой игрой».

— Поехало по новой: «Сколько раз с 1066 года воевали между собой Англия и Франция?»

— Двадцать? Нет, пожалуй, многовато. Ого. Ни фига себе. Ну никогда бы не подумал.

— Американская война с Мексикой? Это я знаю. Июнь 1845-го. Ну! Говорил я тебе!

Предпоследний по росту байкер, Свинопас (6 футов 3 дюйма), прошептал самому мелкому из них, Кочегару (6 футов 2 дюйма):

— Что за чертовщина, почему не попадаются спортивные вопросы? — Костяшки его пальцев украшали две татуировки: «LOVE» и «HATE».[133]

— Случайное, это, как его… попадание. Там же все на микрочипах. В памяти этой махины под миллион вопросов, наверное. — Слово «FISH» темнело на костяшках его правой руки, а на левой — «CHIP».[134]

— «Поп-музыка», «Современная жизнь», «Общая эрудиция» и «Война». Как-то я раньше не замечал темы «Война». Почему и решил спросить.

Свинопас громко хрустнул костяшками пальцев и, потянув за жестяное кольцо, открыл банку с пивом. Заглотив очередные полбанки, он нечаянно рыгнул и вздохнул.

— Просто мне хочется, черт возьми, чтобы попадалось больше вопросов из Библии.

— С чего это вдруг? — Кочегар никогда бы не подумал, что Свинопас стал знатоком в библейских вопросах.

— С того это! Заварушку в Брайтоне помнишь?

— А то. Тебя даже в «Криминальной хронике» показывали, — с оттенком зависти произнес Кочегар.

— Ну, вот мне и пришлось зависать в этом отеле, где моя мамка работала. Целых три месяца. А читать нечего, еще спасибо, что какой-то Гидеон оставил там свою Библию. [135] Вот и засела в памяти, как заноза.

Очередной мотоцикл, черный как уголь и блестящий, подъехал к стоянке.

Дверь кафе открылась; на пороге появился мужчина с черной бородкой, облаченный с головы до ног в черную кожу. Он подошел к женщине в красном и сел рядом с ней, а все байкеры вокруг игрового автомата вдруг почувствовали, что сильно проголодались, и поручили Сальнику пойти прикупить чего- нибудь. Все, за исключением игрока, который продолжал молча жать на кнопки правильных ответов, позволяя своему выигрышу накапливаться в лотке автомата.

— Последний раз мы встречались в Мафекинге, во времена Англо-бурской войны,[136] — сказала Рыжая. — Что поделывал?

— Я был ужасно занят, — сказал Черный. — Жил в основном в Америке. Изредка странствовал по миру. На самом деле просто убивал время.

(— Это как это, у вас вообще нет никаких пирожков, ни с мясом, ни с почками? — обиженно спросил Сальник.

— Мне казалось, есть еще, а значит, кончились, — ответила продавщица.)

— Как здорово, что все мы здесь сегодня собираемся, — сказала Рыжая.

— Здорово?

— Да ладно, ты же все понимаешь. Тысячи лет ждешь заветного дня, и вот он наступил. Мы словно Рождества дождались. Или дня рождения.

— У нас нет дней рождения.

— Я и не говорю, что есть. Я так, для сравнения.

(— И правда, — признала женщина, — похоже, у нас вообще ничего не осталось. Есть только последний кусок пиццы.

— Может, она еще и с анчоусами? — уныло спросил Сальник. Их братство терпеть не могло анчоусов. Как, впрочем, и оливок.

— Точно, голубчик. С анчоусами и оливками. Так будешь брать?

Сальник грустно покачал головой. С урчащим от голода животом он поплелся обратно к игровому автомату. Большой Тед от голода всегда становился раздражительным, а когда Большой Тед раздражен, то никому мало не покажется.)

На экране монитора появилась новая категория. Теперь компьютер предлагал вопросы на темы «Поп-музыка», «Современная жизнь», «Голод» и «Война». Если о войнах байкеры хоть что-то помнили, то их знания о недороде картофеля в Ирландии 1846 года, недороде всего вообще в Англии 1315 года и о недороде ганджубаса в Сан-Франциско 1969 года равнялись нулю, однако игрок по-прежнему набирал прекрасные очки, подсчет которых порой прерывался жужжанием, треском и звоном, когда автомат извергал в лоток очередную порцию монет.

— Погода на юге явно портится, — заметила Рыжая.

Черный, прищурясь, глянул на мрачные тучи.

— Нет. По-моему, все прекрасно. Вот-вот разразится настоящая гроза.

Рыжая взглянула на свои ногти.

— И хорошо. Без грозы было бы как-то не так. Нам далеко ехать?

Черный пожал плечами.

— Несколько сотен миль.

— Мне почему-то казалось, что дальше. Так долго ждать, и ради того, чтобы проехать пару сотен миль.

— Движение — ничто, — сказал Черный. — Конечная цель — всё.

Снаружи донесся рев. У очередного мотоцикла явно был не в порядке мотор, карбюратор подтекал, а выхлопная труба жутко чихала. Даже не видя этого мотоцикла, вы легко могли представить себе стелющиеся за ним облака черного дыма, масляные пятна в кильватере и хвост из мелких деталей, отвалившихся по дороге.

Черный подошел к прилавку.

— Четыре чая, пожалуйста, — сказал он. — Один черный.

Дверь кафе открылась. Вошел молодой парень в очень пыльной белой кожаной одежде. Вместе с ним в зал ворвалась струя ветра, поднявшая в воздух пакетики из-под чипсов, обрывки газет и обертки от мороженого. Все они покружились вокруг его ног, точно расшалившиеся дети, а затем устало попадали на пол.

— Так вас четверо, да, голубчик? — спросила продавщица. Она безуспешно пыталась найти чистые чашки и чайные ложки — вся стойка вдруг покрылась тонкой пленкой из моторного масла и засохшего желтка.

— Будет четверо, — сказал мужчина в черном и, взяв чай, вернулся к столу, где сидели два его компаньона.

— Он уже дал о себе знать? — спросил грязный парень в белом.

Двое других покачали головами.

Вокруг игрового автомата разгорелся спор (на экране опять появились новые темы: «Война», «Голод», «Загрязнение» и «Поп-музыка 1962–1979»).

— Элвис Пресли? Должно быть, «В». Он ведь в 1977 году умер?

— Ни фига подобного. «Д». 1976. Верняк.