давно хризантемы в саду...»
Потом Дружиловский подарил Кире Николаевне букет нераспустившихся хризантем.
— Со значением, — сказал он, влюбленно смотря на нее.
Как часто в здешних местах, на склоне дня ветер с моря нагнал тучи — погасло солнце, и вместе с ним погас праздник. Начал накрапывать дождь. Публика торопливо покидала выставку. Многие устремились в ресторан. Дружиловский со своей спутницей пережидали дождь в вестибюле ресторана, и, когда кельнер предложил им стол, отказаться было нельзя.
— Мы только переждем дождик, — оправдывалась Кира Николаевна.
Неподалеку, за столом около эстрады, шумела компания поручика Кирьянова, и оттуда можно было ждать любой пакости. «Хорошо бы отсюда уйти», — думал Дружиловский, но не знал, что делать дальше. Кира Николаевна смотрела на его красивое сумрачное лицо и думала, какой же он, оказывается, скромный, этот офицерик. Он ей все больше нравился — чистенький такой, волнистые волосы, острые черные глаза, элегантные усики, маленькие женственные руки. И вот на тебе, авиатор, а такой чувствительный. И такой одинокий... Чтобы ободрить его, она попросила заказать вина.
— Я хочу выпить за то, чтобы вы не чувствовали себя одиноким ни в небе, ни на земле, — сказала Кира Николаевна, подняв свой бокал с золотистым «Каберне».
Он благодарно склонил напомаженную голову и на одном дыхании осушил свой бокал.
— Спасибо... Но вы не представляете, каким одиноким чувствуешь себя в небе, — печально сказал он, взглянув на разрисованный потолок. — Великое вам спасибо за ваш тост, — он поцеловал ей руку, и она не отняла ее.
— Один мой друг, тоже авиатор, говорит: против нашего одиночества есть только одна великая сила — любовь... — продолжал он, держа ее руку и смотря в ее голубые, заблестевшие от вина глаза.
Покончив с бутылкой «Каберне», он заказал шампанское.
Киру Николаевну точно подменили — она раскраснелась, чопорность как рукой сняло, она не закрывала рта, громко смеялась.
— Знаете, кому я больше всего верю? — говорила она, смотря на него потемневшими, горящими глазами. — Картам! Да, да, картам! Не дальше как в пятницу я три раза бросала карты, и три раза сверху оказывался валет треф.
Он проснулся в душной постели и долго не мог понять, где находится. Над ним был глухой синий купол, с которого к подушке свисал шнурок с кистью. Он потянул за шнурок, и купол стал отделяться от постели, подниматься вверх. В свете раннего утра он увидел рядом безмятежно разметавшуюся Киру Николаевну. Все стало на свое место. Но кто же она, черт побери?
Выбравшись из-под балдахина, он осмотрелся. На стене висел портрет мужчины в черном сюртуке, с острыми черными усами и строгим взглядом из-под кустистых бровей. Кто это?
За завтраком Кира Николаевна вдруг запричитала:
— Какой ужас, что мы с тобой наделали...
— Хорошо бы все-таки знать, кто он, этот мой соперник? — спросил он очень серьезно, взяв ее за руку.
— Генерал Гарднер... — еле слышно ответила она.
— Еще одна тыловая крыса? — спросил он.
— Что ты... что ты... — ее глаза расширились: — Он свой человек при дворе, друг-приятель гатчинского коменданта генерала Дрозд-Бонячевского, его знает весь Петроград, он очень опасный человек!
Он, смеясь, поднял руки.
— Сдаюсь и обращаюсь в паническое бегство.
— Я его не люблю... Он очень плохой человек... он изменяет мне направо-налево, а меня держит в этой каменной клетке.
Она выпустила его через кухню на заднее крыльцо.
В тот же день он разузнал, что генерал Гарднер занимается закупкой продовольствия и оборудования для привилегированных военных лазаретов, патронируемых особами царской фамилии, и, кроме того, причислен к «состоявшему под августейшим председательством ее императорского величества государыни императрицы Александры Федоровны Верховному совету по призрению семей лиц, призванных на войну, а также семей раненых и павших воинов». Так или иначе, пока шла война, Гарднер купил в Питере два коммерческих дома и особняк для любовницы. В петроградском доме генерала в преферанс играли по рублю, и за ночь там проигрывались состояния... «Великий вор», — решил Дружиловский и на этом построил свои дальнейшие планы.
Разыгрывая роль влюбленного, тяготящегося своей бедностью и страдающего от необходимости скрывать свою любовь, он без особого труда уговорил Киру Николаевну принять участие в шантаже генерала. Она оказалась прекрасно осведомленной о делах своего неверного мужа.
Под угрозой обнародовать его воровские проделки генерал выдал счастливым любовникам крупную сумму. Дружиловский положил эти деньги в банк на свое имя, сговорившись с генеральшей о покупке дома в Крыму.
В январе семнадцатого года пришел приказ об отправке курсантов авиашколы на фронт. Снова пришлось беспокоить генерала, и на этот раз пригодилась его дружба с гатчинским военным комендантом. Дружиловский превратился в преподавателя школы и на всякий случай был положен в лазарет. Он снова спасся от фронта и уже думал, что выбрался, наконец, на счастливую дорогу. Лежа в госпитале, строил планы, как он использует хранящиеся в банке 30 тысяч рублей, и почему-то чаще всего приходила в голову мысль завести в Питере собственный ресторан. Он видел себя — респектабельного, независимого, встречающего легким поклоном денежных клиентов. Странным образом генеральша в его мечтах, как правило, отсутствовала.
Никогда не забудет он то страшное утро... В палату вошла сестра милосердия и сказала не то испуганно, не то радостно, что в Петрограде революция. Больше она ничего не знала. Его сосед по палате, до гражданской жизни фабрикант, еще вчера лежачий больной, вскочил с постели и побежал звонить кому-то по телефону. Он вернулся в палату и, глядя на Дружиловского безумными глазами, сказал: «Все полетело к черту, царь свергнут». Он потребовал свою одежду и поспешно покинул госпиталь.
«Деньги! Что будет с ними?» — с ужасом подумал Дружиловский и на другое утро тоже ушел из госпиталя.
Банк работал как обычно. Чиновник быстро выдал ему справку о процентном начислении на его капитал. Он немного успокоился. Но, побродив по шумному и тревожному Петрограду, послушав, о чем говорит улица, снова пошел в банк и забрал деньги.
— Правильно делаете, все умные люди переводят деньги в ценности, — шепнул ему чиновник.
Что это значит и как это делается, Дружиловский толком не знал, но тяжелый сверток с деньгами безотчетно успокаивал.
В Гатчинской авиашколе, куда он вернулся, по случаю революции царила полная вольница. Каждый день митинги — одни говорят: войне конец; другие: надо воевать до победного конца. Поди разберись, что будет. А пока занятий в школе нет. Начальники первые отдают честь курсантам. На поверках отсутствует половина личного состава. Однажды срочно собрали всех, кто был на месте, и перед ними выступил сам Керенский. Он говорил час, а может, и больше. Дружиловский слушал его очень внимательно, но главного — что будет дальше? — так и не узнал. И оставалась главная тревога: что делать с деньгами?
Он съездил в Петроград, нашел там маклера, с помощью которого хотел перевести деньги в ценности. Он уже выяснил, что это такое. Но маклер, узнав, о какой сумме идет речь, потерял к нему всякий интерес и сказал, что такими мелкими операциями он не занимается.
— Как мелкими? Тридцать тысяч! — возмутился Дружиловский.
— На нынешнем рынке это мелочь, — ответил маклер.
Катастрофа с деньгами сильно его пришибла. Золотая его мечта сгорела в трижды проклятой революции. Все полетело к черту, и генеральша с ее домом оставалась для него единственным надежным убежищем от всех несчастий.
В школе революционная вольница вскоре кончилась. Офицеры снова кричали на курсантов и строго
