— Товарищ Молотов много раз выступал перед народом, много говорил о германских делах. Его выступление будет логичным и понятным для народа. Пиши свое выступление, Вячеслав!
Наконец Молотов зачитал текст выступления. Сталин внимательно слушал. Выступление Молотова будет ЕГО обращением к человечеству и к истории: пусть знают, как честно вел себя ОН и как вероломно поступил Гитлер.
И потому в разных местах обращения он велел добавить такие фразы:
«Без предъявления каких-либо
«Несмотря на то, что советское правительство со всей
«Германское правительство не могло предъявить ни одной
«Ни в одном пункте наши войска и наша авиация не допустили нарушения границ».
И хотя обращение кончалось призывом: «Еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашего великого вождя товарища Сталина», — и словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами», — оно звучало, как и хотел Сталин, обвинением Гитлера в коварстве и вероломстве.
Никто из членов Политбюро не посмел возразить против сталинских поправок.
Между тем с границ поступали тревожные сообщения. Враг продвигался на западе и северо-западе, но Сталин по-прежнему был убежден, что это отвлекающий маневр, главный удар Гитлер нанесет на юге, и потому приказал Жукову:
— Вылетайте немедленно в Тернополь, в штаб Юго-Западного фронта.
— А кто же будет руководить Генштабом в такое сложное время?
— Оставьте за себя Ватутина, — сказал Сталин и раздраженно добавил: — Не теряйте времени, мы тут как-нибудь обойдемся.
Жуков вылетел в Киев и вечером был в Тернополе. Тут же ему позвонил Ватутин и прочитал директиву Сталина: войскам перейти в контрнаступление с разгромом противника и выходом на его территорию. Под этой директивой нужна подпись Жукова как начальника Генштаба.
— Какое контрнаступление? — закричал Жуков. — Надо разобраться в обстановке, подождите до утра.
— Согласен с вами, — ответил Ватутин, — но дело решенное.
Ни о каком контрнаступлении не могло быть и речи. К обороне советские войска не были готовы. На фронтах царил хаос. По приказу Сталина вооружение со старой границы сняли, а на новую границу еще не поставили. Ведь, как сказал товарищ Сталин, Гитлер нападет только в будущем году и главный удар попытается нанести на юге. Гитлер же напал в этом году и главный удар нанес на западе, где имел пяти-, шестикратное превосходство. И за несколько дней до войны Сталин запретил командующему Западным фронтом Павлову даже занять полевые укрепления вдоль границы. Вздорная, нелепая директива, но возражать Сталину Жуков не посмел.
— Хорошо, ставьте мою подпись.
Ватутин опять появился в кабинете Сталина, доложил: немецкие танковые колонны недалеко от Минска.
— Что вы путаете? За пять дней противник прошел двести километров?
— Да, товарищ Сталин, Западный фронт прорван.
Сталин ударил кулаком по столу.
— Вот как Генеральный штаб руководит войсками! Узнаете о положении на фронте, когда враг подошел к Минску! Завтра придете и скажете, что он уже под Москвой! — Сталин отшвырнул карту. — Заберите свои филькины грамоты и через два часа представьте мне точное расположение наших и немецких войск на всех фронтах.
Немцы возьмут Минск?! В это невозможно поверить! Может быть, к Минску прорвалось несколько немецких танков, а в Генштабе запаниковали?
Сталин позвонил в Тернополь Жукову.
— Товарищ Жуков! На Западном фронте сложилась тяжелая обстановка. Противник подошел к Минску. Непонятно, что происходит с Павловым. Выезжайте в Москву.
Ночью перед Сталиным навытяжку стояли Тимошенко, Жуков и Ватутин, осунувшиеся, с красными от бессонницы глазами.
Сталин бросил на стол карту Западного фронта.
— Подумайте вместе и скажите, что можно сделать.
На следующий день, 28 июня, Минск пал. За шесть дней немцы разгромили десятки советских дивизий, взяли в плен семьсот пятьдесят тысяч красноармейцев, захватили технику и полевые склады. В первый же день войны уничтожили тысячу двести самолетов, из них восемьсот на земле, даже не дав им подняться в воздух.
Это была катастрофа. Через три дня они будут в Смоленске, еще через три дня — в Москве…
Сталин сидел в кабинете один. Телефоны молчали. Куда все подевались? Торчали тут за столом, пили, ели, рассуждали и вдруг испарились, исчезли. Обдумывают, как спасти свою шкуру! Сговариваются, как свалить на него поражение, хотят сделать его козлом отпущения! Сволочи! Мерзавцы! А они где были? Молотов уверял, что немцы не нападут, расписывал свои встречи с Гитлером, Герингом и Риббентропом… Нарком иностранных дел называется! А маршалы и генералы? Почему не настаивали, не доказывали свою правоту? Обманывали, втирали очки, вводили в заблуждение, не приняли должных мер к обороне. Да, ОН требовал осторожности, но осторожность не означает бездействия. Сейчас явятся, начнут выкладывать свои претензии, арестуют, протащат по московским улицам, отдадут на растерзание озверелой толпе. Скорее, скорее из этой мышеловки.
Сталин нажал кнопку звонка. Подождал. Никто не является. Неужели и Поскребышев сбежал?
Сталин подошел к двери, прислушался. Все тихо. Удрал Поскребышев! Заглянул в приемную. Пусто. Так и есть, сбежал, мерзавец! Подошел на цыпочках к следующей двери, опять прислушался — в коридоре ни звука. Взялся за ручку двери, но не успел нажать — дверь неожиданно отворилась. Сталин отпрянул. Перед ним стоял Поскребышев с бумагами в руках, удивленно смотрел на него.
— Машину! На дачу! — прохрипел Сталин.
11
Машины промчались по ночной Москве. С заднего сиденья Сталин смотрел в спины водителя и охранника, сжимал в кармане френча пистолет. Чуть отодвинул край занавески, но за окном ничего не было видно, Москва затемнена. На перекрестках мелькали чьи-то фигуры, наверное, милиционеры- регулировщики.
Отворились ворота, машина подъехала к дому, охранник открыл дверку. На даче, в караулке, во дворе — ни огонька. Темно, мрачно. Сталин быстро прошел к себе, зажег свет, на окнах висели синие шторы затемнения, но в комнате проветрено, есть чем дышать. Все же он приоткрыл форточку, хотелось больше воздуха.
Вошла Валечка, справиться насчет ужина: что подавать? Увидела приоткрытую форточку, забеспокоилась:
— Комары на свет налетят, Иосиф Виссарионович, спать вам не дадут, покусают. Ужасть, сколько комаров в этом году.
Он нетерпеливо дернул плечом: болтает, болтает.
— Ужин потом, скажи Власику, пусть зайдет.
И опустился в кресло, закрыл глаза.
Неужели все потеряно? Великие люди кончали жизнь на гребне успеха, на вершине славы, потому
