Надзиратель встал.
— Свидание окончено.
— Все дело в нем, — повторил Саша. — Передай Марку.
Она закивала головой в знак того, что понимает: Сашу арестовали из-за заместителя директора, об этом надо передать Марку. Она передаст, хотя знает, что это бесполезно. Все бесполезно. Пусть будет так, лишь бы не хуже. Три года, они пройдут, они ведь когда-то кончатся.
— И еще передай: никаких показаний я не дал.
Надзиратель открыл дверь.
— Проходите, гражданка!
Саша встал, обнял мать, она приникла к его плечу.
— Ну вот, — Саша погладил ее по мягким седым волосам, — все в порядке, а ты плачешь.
— Проходите, гражданка!
Нельзя обниматься, нельзя подходить друг к другу но все вот так вот подходят, обнимаются, целуются.
— Давайте, давайте, — привычным движением плеч надзиратель подтолкнул мать к двери. — Сказано ведь, проходите!
Саша написал маме, что все хорошо, он здоров, весел, присылать ничего не надо. А писать ему в село Богучаны Канского округа, до востребования.
Борис вернулся злой — никто не хочет ехать, боятся плохой дороги, запрашивают громадные деньги. А комендатура не ждет — добирайся, как хочешь. Прогонных дают гроши — на полпути и то не хватит.
Обедали опять в «Заготпушнине». В углу за пустым столиком, съежившись, сидел Игорь.
— Граф на посту, — заметил Борис, — ждет меня и Дульсинею. Дульсинее — почитать стихи, от меня — получить даровой обед. Но не дождется, я сам теперь безработный.
Повариха на этот раз не вышла к Соловейчику, громко двигала кастрюли, колотила алюминиевыми тарелками.
— Привадили, Борис Савельич, сидит с утра, от сотрудников неудобно, не паперть — куски собирать.
— Я с ним поговорю.
Борис уже не был начальником, но повариха, как и вчера, положила ему в тарелку лишнюю ложку сметаны.
— Надо понять ее положение, — сказал Борис, — нищие в столовую не допускаются, она за это отвечает.
— Он голоден, — ответил Саша.
— Знаете, Саша, — с сердцем возразил Борис, — ссыльных устроил сюда я. Теперь мне, конечно, наплевать, я уезжаю. Но для тех, кто остается, это вопрос жизни и смерти. А кончится тем, что их отсюда погонят. Я предупреждал: приходите часам к двум, когда сотрудники уже пообедали, не шумите, не мозольте глаза, тихо, мирно, аккуратно. Так нет! Он является с утра, торчит целый день, кусошничает, читает стихи, а стихи, знаете, бывают разные, и любители стихов тоже бывают разные… Вы меня понимаете?…
— В Париже люди собираются в кафе, треплются, Игорь привык к этому.
— Я привык к теплому клозету, — отрезал Борис, — к ванной, телефону, ресторану. Как видите, отвык.
— Накормим его в последний раз, — предложил Саша, — я заплачу, позовите его.
Борис пожал плечами, нахмурился, поманил Игоря пальцем.
Игорь ждал этого знака, засуетился, неловко выбрался из-за стола, искательно улыбаясь, подошел.
— Ну как, получил деньги за чертежи? — спросил Борис.
— Обещают на днях.
— А где дама?
— Валерия Андреевна уехала в Ленинград.
— Совсем?
— Совсем.
— «Мы странно встретились и странно разойдемся», — пробормотал Борис. — Ну, садись.
Игорь поспешно сел, положил смятую кепку на стол, спохватился, переложил на колени.
Борис кивнул на Сашу.
— Завтра нас…
Игорь приподнялся и поклонился Саше. Саша улыбнулся ему.
— Так вот, — продолжал Борис, — завтра нас отправляют на Ангару. Я договорился: тебя и других товарищей будут по-прежнему сюда пускать. Но тебе пора понять: это но кафе на Монмартре.
