— Наши места южные, — улыбаясь, рассказывал отец Василий, — яблочные. Здесь вы не увидите ни яблочка, ни груш, будете по ним тосковать. Брусника, черника, голубица — вот и вся ягода, ну, морошка еще, черная смородина, мелкая, лесная. А фруктов никаких.
— Придется обойтись без фруктов, — сказал Саша, с наслаждением перебирая пальцами в горячей воде.
— Вы их мыльцем, мыльцем, вот я вам намылю, — отец Василий взял мыло и мочалку.
— Что вы, что вы, не надо, я сам! — испугался Саша.
Но отец Василий уже обмакнул мочалку в воде, намылил ее, наклонился и начал тереть Сашину ногу.
— Не надо! Что вы, в самом деле! — закричал Саша, пытаясь вырвать ноги и боясь в то же время расплескать воду.
— Ничего, ничего, — ласковым голосом говорил отец Василий, растирая Сашину ногу, — вам неудобно, а мне удобно.
— Нет, нет, спасибо! — Саша наконец отобрал у него мочалку.
— Ну, мойте, — отец Василий вытер руки полотенцем.
— Чем вы тут занимаетесь? — спросил Саша.
— Работаю, хозяевам помогаю, кормят — спасибо. Народ хорошие, отзывчивый народ. Вы к ним с добром, и они вас вознаградят. Уведут, наверно, отсюда ссылку.
— Почему?
— Из-за колхоза. Личного хозяйства нет, заработать негде, а в колхоз ссыльных не принимают. Есть тут колхозы из спецпереселенцев, из раскулаченных, и туда не берут…
— Странные сыновья у хозяев, похожи на черкесов.
Отец Василий улыбнулся.
— Согрешила хозяйка в молодости. Жил у них на квартире ссыльный кавказец, красавец, говорят. Ну и случился грех.
— Не раз, видно, случился, — заметил Саша, — сыновей трое.
— Он жил у них девять лет, — охотно объяснил отец Василий, — потом уехал. Дети остались. Хозяин их считает за своих, а они его за отца. Тут испокон веку ссылка, перемешался народ. Живут хорошо, ладно, вот и меня призрели. Веры у них особой нет, в этих местах веры настоящей никогда не было. Сибирь, а все же совесть требует своего.
— Справляете службу?
— Церковь закрыта… Так, поговоришь, утешишь.
Саша вытер ноги, натянул носки.
— Спать ложитесь, отдыхайте, — сказал отец Василий.
— Таз вынесу, тогда лягу, — ответил Саша.
— Я вынесу, — отец Василий поднял таз. — Вы не знаете куда.
Потом вернулся с тряпкой, затер пол и вынес котел.
Опять вернулся, разобрал постель.
— Ложитесь!
— Как? А вы?
— Найду, где лечь, я у себя дома, ложитесь.
— Ни за что! Я лягу на полу.
— Пол холодный, простудитесь. А я люблю спать на печи.
— Я тоже люблю спать на печке, — сказал Саша.
— Хозяева уже легли, придется их беспокоить, — ответил отец Василий — а я лягу тихонечко, никто не услышит.
Он мягко убеждал Сашу, но в его мягкости была твердость человека, которому ничто не помешает исполнить долг. Долг — отдавать другому то, что у тебя есть, а ничего, кроме таза с водой и узкой жесткой кровати, у него нет.
Саша лег на кровать, почувствовал холодок простыни, давно он не спал на простыне, давно не укрывался теплым одеялом, потянулся, повернулся к стенке и заснул.
В тюрьме сон его стал чуток, утренний шорох разбудил его. Это отец Василий встал с пола, где спал на дохе, покрывшись шубой.
— Ну вот, — Саша уселся на кровати, — а сказали, ляжете на печке.
— Сунулся я на печь, — весело ответил отец Василий, — а там уже все занято. Я и здесь неплохо устроился, выспался очень прекрасно.
— Вы не должны уступать свою постель каждому проезжему, их много, вы один.
— Где же много? — возразил отец Василий, причесываясь перед висевшим на стене карманным зеркальцем и завязывая косичку. — Три месяца вовсе не было. И в
