Вверх
и вниз,
таская груз,
покуда не начнет
казаться,
что с каждым шагом
кости в коленях
стесываются
до острых белых
щеп.
Крутые
склоны путано
усеяны щербатыми
ступеньками, где-то — из
кирпича, кое-где — из гранита.
Тут — мрамор, там — известняк, глиняные
плитки и местами древесина. Когда нужно было
выложить новую лестницу, отец выкладывал. Когда
ступени вымывали весенние ливни, ему приходилось
их подправлять. Многие годы у него был мул, таскавший
камни. Он сдох, зато остался я.
Я его
ненавидел, само
собой. У него были кошки,
и он им пел, и наливал в миски
молоко, и рассказывал дурацкие истории,
и гладил, держа на коленях. И когда однажды
я отшвырнул одну — не помню, за что — он швырнул
на пол меня и велел не притрагиваться к его деткам.
Так что я
таскал его камни, хотя
должен был таскать учебники,
но не стану врать, будто ненавидел его
за это. От школы не было проку, я ненавидел
учиться, ненавидел читать, остро страдал от удушливой
жары единственного на всю школу класса, хорошего
в нем — только кузина Литодора, которая читала вслух
малышне, очень прямо сидя на стуле, высоко задрав
подбородок, так что было видно белое горло.
Я часто
представлял,
что ее шея так же
прохладна, как мраморный
алтарь в нашей церкви, и хотел
преклонить на ней чело, как делал
это у алтаря. Она читала тихим мерным
голосом, как раз таким, каким в мечтах
вам, больному, говорят, что скоро вы поправитесь
и вместо лихорадки ощутите сладостный жар ее тела.
Я бы и книги полюбил, если бы она читала их вслух,
сидя у моей кровати.
Я знал
каждую ступеньку
между Сулле Скале и Позитано,
длинные пролеты, что обрывались в ущелья
и спускались в туннели, проложенные в известняке,
среди фруктовых садов и развалин заброшенной бумажной
фабрики, среди водопадов и заросших ряской прудов.
Я продолжал взбираться и спускаться по этим
ступеням и ночами, в моих снах.
Дорога, по
которой мы с отцом
ходили чаще всего, шла мимо
странно выкрашенной красной калитки,
преграждавшей путь к неровной лестнице.
Я думал, она ведет к чьей-то вилле, внимания не
обращал, пока, спускаясь с грудой великолепного мрамора,
не остановился однажды, привалился передохнуть,
и калитка вдруг поддалась и отворилась.
Отец
плелся
сзади, отстав
ступенек на тридцать.
Я вошел внутрь посмотреть,
куда ведет эта лестница. Я не увидел
ни виллы, ни виноградника, только лестницу,
которая терялась в самых отвесных из всех обрывов.
«Отец, —
позвал я, когда
он был уже близко,
шлепанье шагов эхом
отскакивало от скал, из
груди вырывался хриплый свист. —
Ты когда-нибудь сходил по этой лестнице?»
Когда
он увидел
меня за калиткой,
он побледнел и, резко
схватив за плечо, вытолкнул обратно.
