– Дело, которое якобы начал вести господин Миллер было закрыто, в связи с его же уверениями, что девушка невинна перед святой церковью. Теперь это новое дело и все происходит по правилам. – помог не знавшему, как поступить Тенглеру его первый помощник.

– Господа, – Миллер вежливо поклонился собравшимся, на лицах которых читалась скука и желание поскорее убраться из пыточного зала и надраться пивом в каком-нибудь трактире. – Господа, признаться, сегодня день рождение моего сына Клауса, – Миллер лучезарно улыбнулся, – и я имею честь пригласить вас в кабачок под аппетитным названием «Жареный каплун», где мы сможем поесть и попить всласть. Что же касается подарка, – он изящно махнул в воздухе батистовым платком, – то подарите мне этот протокол, и будем считать, что никакой проверки сегодня не было. Завтра же или в любой день, какой вы сами назначите, я лично допрошу Эльзу Баур, и уверяю вас, эта проверка будет самой что ни на есть подлинной и настоящей.

Теперь на лицах судейских можно было прочесть желание поступить, так как им советовал Миллер, и в то же время крайнюю досаду.

– Мы были бы счастливы, принять ваше любезное приглашение, Гер Миллер, – облизывая губы, сообщил за всех судья, – но именно сегодня мы отозваны к жене бургомистра и не можем…

– Но тогда, возможно, завтра. А протокол, вы отдадите мне протокол сегодня, – голос Миллера дрогнул, Филипп понял, что он сделал все что мог и теперь терпит фиаско.

– Мы идем к жене бургомистра и не сможем не встретиться там с самим бургомистром, – виновато сообщил окружной судья. – Сожалеем, господин Миллер, господин Баур. Но все мы в руках всевышнего.

– Теперь только одно, Филипп, – потряс Баура за рукав Миллер. – Отправляйся немедленно к бургомистру и умоляй его дать мне возможность провести дополнительные проверки. Говори, что Эльза больна и сама не понимает, что говорит и что делает.

– Но, я не могу оставить ее здесь! – сердце палача разрывалось на части. С одной стороны он прекрасно понимал, что Миллер прав и ему следует бежать к бургомистру и на коленях умолять его помиловать девушку. С другой, он опасался, что в его отсутствие кто-нибудь из судебных исполнителей или тюремщиков могут обидеть его ребенка. Вообще-то в тюрьмах, где содержались женщины, изнасилования были не редкость, но в Оффенбурге такого уже года два как не случалось. Теперь же после последних событий, Филипп мог ожидать всего что угодно.

– Беги! Я позабочусь об Эльзе. – толкнул его в спину Миллер.

– Ты не знаешь, ты не знаешь, Петер, как меня тут все ненавидят! – стонал Баур, брызжа в лицо Миллера слюной. – Да стоит мне шаг сделать за порог, как любой из наших судебных исполнителей изрежет ножиком личико моей девочки.

– Сначала им придется сразиться со мной. – Миллер невозмутимо показал на свою шпагу, которая у него висела на боку. – Поверь, я сумею защитить Эльзу так, как если бы это был мой ребенок.

– Но… – Филипп хотел еще что-то сказать, но в последний момент передумал и выскочил на улицу.

На коленях, как последний раб, второй палач Оффенбурга Филипп Баур вполз в кабинет бургомистра, простершись перед ним на натертом до блеска полу.

Так он ползал затем целую неделю, умоляя хозяина города назначить еще одну проверку его дочери. Бургомистр отказал.

В тот день, когда Эльза Баур неожиданно дала против себя показания, Миллер посидел какое-то время рядом с ней, после чего велел Офелеру собрать всех судебных исполнителей и объяснил доходчиво каждому, чего им следует ожидать, если хотя бы один волос упадет с головы девушки. После этого, он вышел из здания тюрьмы, направившись прямой дорогой в дом к верховному судье, умоляя его принять меры для спасения девушки, которую он рассчитывал тайно вывести из города в собственной карете в Ортенау, куда он должен был отправиться теперь по назначению в качестве комиссара.

В последнем ему было решительным образом отказано.

Казнь Эльзы Баур была назначена на воскресенье. В ночь с субботы на воскресенье Филипп Баур и его ученик и будущий зять Густав Офелер отправились вызволять из тюрьмы Эльзу.

– Стражников, возможно, придется поубивать, – шепнул своему будущему тестю Офелер. – Об одном прошу, если там окажется Миллер, не причините ему зла. Другого такого защитника у Эльзы в жизни не будет.

Филипп кивнул в знак согласия, его отношение к Миллеру за последнее время улучшилось, но Баур все еще не мог простить себе предательского доноса.

Они постучали в дверь тюрьмы, но им никто не ответил, должно быть, стража играла в карты где- нибудь поближе к кухне и подальше от сквозняков. Филипп вытащил свой ключ, но дверь оказалась открытой. Ничего не понимая, мужчины переглянулись и, освещая себе путь факелами, прошли внутрь.

На полу живописно изукрашенная синяками и кровоподтеками лежала связанная стража. Переглянувшись, Филипп и Густав прошли в тюрьму и спустились в подвал, где держали ведьм.

Все камеры были распахнуты, по коридорам гулял ветер. Ни в одной камере не было ни единого человека. Добравшись до черного хода, через который обычно ходили палачи, Филипп услышал какой-то чуть различимый разговор и цокот копыт и, выглянув в тюремный дворик, увидел в свете нескольких факелов изящную фигурку всадника на коне. Мужчина был одет в черный с серебром камзол и каштановый парик. К его груди припала девушка, в которой Баур тот час опознал дочь. Рядом с ними на белом коне гарцевал высокий сутулый священник, немного поодаль люди в кирасах грузили на телеги обессиленных женщин, которых они перед этим вывели и вынесли из тюрьмы. Еще один всадник в сверкающих дорогих доспехах был не кем иным, как верховным судьей фон Канном, который с юношеским удальством сдерживал пляшущего под ним коня. Сказав что-то человеку в черном камзоле, он принял у одного из военных сразу двоих детей и послал своего конька рысцой. За ним ехал человек в плаще иезуитского ордена.

Вжавшись в стену, Баур наблюдал за тем, как эти люди спасают от смерти его дочь, не смея показать, что он заметил их. В противном случае, его попросту изрубили бы на куски, не разобравшись, кто он и для чего приперся в тюрьму в столь поздний час.

Эльза Баур казалось, мирно спала на руках у бережно обнимающего ее мужчины.

Желая разглядеть дочь получше, Филипп сделал шаг вперед, в этот момент под его ногой хрустнула ветка, и человек в черном взглянул на него.

Показывая на прильнувшую к нему девушку, Петер Миллер отсалютовал Бауру, после чего дал коню шпор и они умчались в ночи.

На следующее утро палач Петер Миллер, как ни в чем не бывало, пришел на службу. Правда, в виду отсутствия подследственных работы ему в тот день так и не досталось, так что он, проскучав до обеда и оставив за себя Михеля, отправился в дом к верховному судье, где уже ждали его подорожная и рекомендательные письма от бургомистра Оффенбурга и суда к властителю Ортенау.

Вернувшись домой, Миллер велел Клаусу собирать вещи, а сам пошел в последний раз попрощаться с тюрьмой. Разгадав этот маневр бывшего первого палача, Баур рванул за ним, надеясь услышать что-либо о дочери.

Миллер молчал, не пытаясь подойти к Филиппу или как-то ободрить его. На всех дорогах были выставлены посты, повсеместно поднята стража, но беглянок и след простыл.

Попрощавшись с бывшими сослуживцами, Петер Миллер подошел, наконец, к Филиппу, поздравив его с новой должностью первого палача, попросив отпустить с ним Густава Офелера.

– Мой сын еще очень юн и неопытен, – безразличным тоном сообщил Миллер. – А помощник мне, ой, как нужен. Не хочу брать Михеля, он мне надоел, а возьмешь парня с улицы, значит учи его по новой. В то время как твой Густав вроде уже поднаторел в нашем ремесле. Так что, уступишь мне парня?

– Так всегда, Петер, как ученика готовить, так я, а как забирать, так ты, – заворчал в ответ Баур. – Впрочем, на что он мне теперь? Думал женить его на Эльзе, а получилось… – Он махнул рукой. – Забирай.