закорючку оставленную казначеем.

– Ага. Вижу, вы еще должны были поставить дрова. Так, вы уже привезли их. Собственно столб?

– Столб поставил судебный исполнитель Веселин, но он тоже куплен у него на мои деньги, – трясся оскорбленный до глубины души Бэка.

– Веревка, которой будет привязана ваша жена к столбу – 3 альбуса.

– Вот она веревка – вот она! – Йохан потряс перед невозмутимым лицом первого палача только что купленной толстой крученой веревкой. – Не вырвется, хоть на медленном огне жгите. Отличная веревка! Мы свои обязанности знаем!

– Веревка за 5 альбусов – тонкая, – безразличным тоном продолжал Петер, делая вид, будто продолжает читать из списка.

– Какая еще веревка в 5 альбусов? К чему такая дорогая? – Йохан какое-то время тупо таращился на Миллера, смутно догадываясь, о чем тот.

Дорогая, но крепкая и тонкая веревка в 5 альбусов была нужна для того, чтобы придушить человека до того, как его охватит пламя. Вот, что собирался сделать для его Магдалины, рискуя собственной шкурой, главный палач Оффенбурга Петер Миллер.

– Пять альбусов. Как же – а я-то запамятовал, – он запустил трясущиеся пальцы в висящий на поясе кошелек и извлек от туда пять монет. – Простите, дурака старого, запамятовал. Стараясь выглядеть, по возможности, невозмутимее, он поклонился Миллеру, и, потоптавшись около помоста еще некоторое время, ушел в тюрьму, где как раз в это время исповедовалась перед казнью его жена.

По мнению городского совета и лично бургомистра казнь Магдалины Бэка должна была успокоить горожан, считавших, что судебные исполнители зверствуют, не признавая над собой никакой власти. Мол, вот же и на старуху бывает проруха – и жену палача сожгут сгоряча.

Как всегда не спеша и делая все обстоятельно, Миллер дождался, когда судья произнесет приговор и священник отчитает все полагающиеся молитвы, после чего самолично связал приговоренную женщину, туго прикрутив ее к столбу казенной цепью, которую использовали много раз во время казни. На самом деле изначально он собирался дать женщине немного яда, но потом передумал, опасаясь, как бы другие судебные исполнители не заметили подвоха.

Зайдя к Магдалине со спины, Миллер в последний раз попрощался с ней и, делая вид, будто бы поправляет цепь на груди женщины, аккуратно затянул на ее шее тонкую белую веревку. Магдалина напряглась, захрапела и тут же поникла головой, точно провалившись в краткий обморок. Убедившись, что жена коллеги мертва, Миллер аккуратно извлек веревку, спрятав ее в рукаве своего красного палаческого одеяния. Спустившись вниз с помоста, он принял факел из рук своего помощника Михеля Мегерера и поджог под трупом дрова.

Когда через три часа костер отпылал и помощники палача отправились разгребать золу, Миллер поискал глазами стоящего в уже изрядно поредевшей толпе зевак Йохана Бэка и, подойдя к нему, молча протянул ему веревку.

Не смотря на то, что Петер прекрасно понимал, что Йохан видел всю казнь и, должно быть, догадался, что его жена не кричала во время сожжения единственно потому что, была мертва, отдавая веревку, как немое доказательство содеянного, он надеялся хоть таким образом немного уменьшить боль старого приятеля, дав понять ему, что Магдалина умерла не мучаясь.

Понимая, что в его отсутствие в Оффенбурге произошли ужасные события, и не желая запускать все еще больше, Миллер распорядился в день казни Магдалины Бэка отменить все пытки и допросы. В этом помог ему верховный судья фон Канн, который без Миллера просто не знал с какой стороны и подойти к проклятому дельцу. Потому как все судебные клеветали на всех. И не успевший свыкнуться с неизбежностью казни жены Йохан Бэка буквально на следующий же день после полученных Филиппом Бауром признаний от Магдалины отправился на палаческое дежурство в тюрьму, где сразу же взялся за супругу самого Баура.

На этот раз все было по-настоящему. И если Филипп лишь аккуратно опалил волосы на лобке Магдалины Бэка, мстительный Йохан заставил Жанну Баур расставить ноги, после чего пихнул в самый центр раскаленной головней, задержав ее там на несколько секунд, так что несчастная женщина тут же от жуткой боли потеряла сознание.

Очнувшись и увидев желтоватые, безумные глаза палача, Жанна Баур смекнула, что этот человек одержим жаждой мщения и скорее разрежет ее на куски, чем отпустит без признания. Поэтому она решила не бороться с ним, терпя лишние муки, и, придя в себя, сразу же согласилась давать показания.

– Вы можете прижигать меня раскаленной кочергой, можете вырывать из меня клочья мяса, вы все равно не сделаете мне больнее, чем делают каждую ночь проклятые черти! – смело сообщила она. – Да. Признаю, я посвященная ведьма. Наложница дьявола и погубительница рода человеческого. Я была посвящена в ворожбу и магию еще в раннем детстве, но после, когда вышла замуж и господь подарил мне дочку, раскаялась и хотела вернуться в лоно матери церкви. Но тогда дьявол потребовал, чтобы я отдала ему свою единственную и горячо любимую дочь, – она вздохнула, опуская голову, и тут же смело посмотрела перед собой, словно как раз в этот момент дьявол стоял напротив нее. – Я сказала, господин дьявол, можете делать со мной все что угодно, но никогда вы не получите души моей дочери! С тех пор, черти каждую ночь издеваются надо мной, выкручивая мне суставы, распарывая живот и подкладывая туда раскаленные угли. На утро же мои раны волшебным образом зарастали, так что невозможно было найти никаких следов. Но, знали бы вы, господа, у меня внутри все истекает кровью! Но, никогда, пока бьется мое сердце, пока я могу давать отпор нечистой силе, я не отдам чертям мою дочь!

После подобной отповеди судьям оставалось только одно – приговорить к сожжению Жанну Баур и думать, что делать с ее дочерью Эльзой. В этом вопросе им помог Миллер, явившийся в смену Герберта Веселина, и, как ни в чем не бывало, переодевшись в свою рабочую одежду, вытолкав дежурившего судебного исполнителя за дверь. Улыбнувшись собранию, он сразу же подошел к девушке и, велев раздеть ее, обошел Эльзу со всех сторон. Нимало не смущаясь тем, что поставил в несколько неловкое положение Веселина, который должен был проводить дознание. Перед ничего не понимающим окружным судьей Тенглером он самостоятельно провел проверку на причастность к ведовству, доказав, что девушка чиста и невинна перед богом и матерью святой церковью.

После чего он ходатайствовал перед судом о необходимости отпустить Эльзу Баур к ее отцу, смиренно опустив голову и выказывая полное почтение и подчинение любому решению суда. Впрочем, какое решение должен был принять друг палача Баура судья Иероним Тенглер? Девушка была незамедлительно оправдана и отпущена домой.

Хуже обстояло дело с другими арестованными женами судебных исполнителей. Жену помощника и друга Петера Миллера Михеля Мегерера – Катрин Мегерер – три раза пытали, сажая на проклятый ведьмин стул, под которым разводили огонь. Ноги женщины были изломаны испанскими сапогами, все тело покрывали ужасающие ожоги, но все же она каждый раз умудрялась отказываться от показаний, говоря, что вместо нее говорила пытка и даже на костре она станет отрекаться от своих признаний, добиваясь того, чтобы все честные горожане сочувствовали ей.

Жену Михеля пытали попеременно Герберт Веселин и Филипп Баур. Когда же пришла палаческая очередь самого Веселина, ему выпало допрашивать собственную супругу, от чего он тут же отказался, говоря, что никогда не поднимал на нее руки и не сможет сейчас причинить ей хотя бы незначительную боль. Напрасно, на место Веселина тут же заступил желающий отомстить ему за издевательства над Катрин Михель Мегерер, который в первый же день вытянул признание у Гертруды Веселин, прямехонько отправив ее на костер.

Петер Миллер попытался было отбить у судейских явно оболгавшую себя Гертруду, которая показала, между прочим, будто бы убивала своей магией соседских детей, некоторые из которых на момент проведения допроса были живы и здоровы. Дай ему судья хоть немного времени, он без сомнения сумел бы