Майор опустил голову, как будто заинтересовавшись рисунком царапин на оргстекле.

– Вы бывали в Лондоне?

– Неоднократно.

– Значит, были в районе Пикадилли.

– Естественно. Хотите обменяться экскурсионными впечатлениями?

– В какой-то степени… Вы не видели памятник, посвященный победе английской короны в Крымской войне?

Нина усмехнулась:

– Нет, товарищ похититель, памятники такого рода меня не интересуют.

Елагин спокойно кивнул.

– Да, обычный русский турист скорее пойдет в национальную галерею или к мадам Тюссо, но памятник, если вдуматься, интереснее. В нем больше пищи для ума. Он громадный, он величественный – истерическое, самодовольное воплощение государственной британской гордыни. Короче говоря, британцы этим памятником дают понять, что победили в очень большой, очень важной войне. А что такое большая война? Война со смертельно опасным врагом. Мы, Россия, и до Крымской войны, и после нее всегда оставались смертельно опасным врагом. Как вы думаете почему?

– Хочу послушать вашу версию.

– Потому что мы для них – другая цивилизация.

– Знакомая песня, слишком знакомая, – скривилась Нина. – Если мы и другая цивилизация, то только тем, что отстающая. Мы бредем вслед за Европой, влюбленные в нее, самозабвенно повторяя ее ошибочные шаги, силясь переболеть всеми ее комплексами и тем самым сродниться. Это в глубине души. А как реакция на подсознательное признание своей вторичности – «осадное сознание», железные занавесы.

Майор резко наклонился вперед, навалился грудью на сложенные по-ученически руки.

– Да, мы другая цивилизация. Только я бы не согласился с нарисованной вами схемой нашего движения относительно Европы. Не след в след, а по параллельной тропе. К тем, кто двинулся вслед за ним, Запад относится благожелательно – взгляните на Турцию. Когда-то она всерьез пугала западный мир, а теперь ей позволяют бежать за телегой европейской судьбы, держась за край. У России совсем другая роль. Это как бы запасная цивилизация западного типа с азиатским геном для большей жизнеустойчивости. Эта цивилизация и технологически, и этически готова сменить нынешний Запад, когда он провалится, окончательно выгрызет сам себя изнутри, превратится в собрание одиноких сладострастных молекул. В поэтической форме это звучит так: «Отдайте Гамлета славянам!»

Нина замотала головой:

– Только вот, знаете, про литературу не надо. И про балет. И про Гагарина. И про то, что русские изобрели телевизор и вертолет с помощью таблицы Менделеева.

– Про литературу – русскую литературу девятнадцатого века – все можно объяснить в двух словах. Бог истории, устраивая глобальный центр силы в громадной азиатской лесостепи, обеспечивая его железом, энергией, волей и научным рассудком, срочно вынужден был дать этому молодому, бешено развивающему центру великую литературу. Русская литература удивительно мудра, несмотря на свою поразительную молодость. Бог истории знал, что голая сила, чистая мощь без этического намордника опасна.

У России был реальный шанс возглавить планету – не на переводных же французских романах должна была стоять идеология мирового гегемона! Старая Византийская церковь и великая литература…

– Это все новые песни о Третьем Риме.

Майор устало вздохнул. Покосился на Кастуева и Бобра, которые с большим интересом следили за развитием беседы.

– Нет, это старые песни о старом. О былом. Теперь у нас другие цели и задачи. Наша главенствующая планетарная роль не состоялась. Говоря футбольным языком, Россия вышла в финал мировой истории, но там ее засудили. Матч длиною в двадцатый век. Но проиграли мы все-таки в финале. И сомнительные в общем-то победители не имеют права выбрасывать нас за пределы нового розыгрыша. Мы не требуем матча-реванша, но имеем законное право на уважение к нашим серебряным медалям, медалям, если угодно, «За отвагу». И уж ни в коем случае не собираемся строить какие-то стены вокруг отечества. Мы хотим общаться и работать вместе и на равных со всеми. Мы теперь другие, мы никому не навязываем всемирную отзывчивость своей души, ни к кому не лезем со своей вооруженной любовью, но законно рычим, когда у нас пытаются отобрать исконно наше. Мы прекрасно понимаем, что мир разнообразен. У нас прет из земли газ, а где-то прет из земли рис. Рисовую кашу можно сварить на газовой плите. Сколько ни бей вологодского крестьянина, он не сделает супертелефон, но вернуть ему возможность производить вологодское масло надо. Я уж не говорю про космос. Ну космический мы народ, что поделаешь! Мы хотим быть самими собой, занять свое место – положенное и заслуженное. И мы хотим сами устраивать свою жизнь. Не с помощью заграничных надсмотрщиков. Должны же вы согласиться, что все наши бывшие братья получили только одну свободу – свободу выбирать себе хозяина. И им тут же сели на шею американцы и канадцы с якобы прибалтийскими корнями. Даже Ющенке не доверяют – обеспечили западной жинкой.

Нина молчала. Но майор понимал: что это совсем не означает, что она потрясена его словами.

– Я не надеюсь ни в чем вас убедить…

Ехидная улыбка в ответ:

– И правильно делаете.

– Но лапузинская установка…

– Так вы что, в этой черепахе усмотрели нечто опасное для нашей с вами замечательной родины?!

– Я должен разобраться, что это такое. Послан.

– Ну так даже с ваших позиций лютого патриотизма мое поведение заслуживает только похвал и всяческих моральных вознаграждений. Наши доморощенные гении выдумали, может быть, идею века, и я, подручная олигархического вампира, впившегося зубищами прямо… ну вы знаете куда, делаю так, что испытания производятся дома, даже не в Москве, а в здешнем медвежьем углу. Сзываю наиболее местных, наиболее патриотов, чтобы возвестили, чтобы не дали разбазарить, вывезти, поставить на службу мировому капиталу и сионизму, и вот меня же вы за все за это крадете и пытаете дикими речами. Как это называется?

Майор переждал очередной прилив истерики, а потом спросил совершенно не в том тоне, в котором говорил перед этим:

– Скажите, Нина, эта штука, на ваш взгляд, так сказать, настоящая? Не фикция, не «красная ртуть»?

Нина вздохнула и отвернулась. Майор продолжал:

– Я больше всего боюсь, что это мыльный пузырь, и надувают его как раз в целях…

– Если б я сомневалась, я не стала бы в обход приказов Винглинского устраивать и снимать испытания здесь, в Калинове.

– Значит, он был против?

И майор, и Кастуев, и Бобер одновременно по-охотничьи шевельнулись. Главное было сказано и услышано.

Нина поняла, что проговорилась, несмотря на всю свою маскировочную болтовню. Она не только не подчинилась шефу, она его еще и продала. И кому? Каким-то, скорее всего, комитетским крысам.

– Не вздыхайте, Нина.

– Заткнись, сволочь, только попробуй сочувствовать. Тебя подослали, и ты свою работу сделал. Теперь…

– А теперь ничего не будет. Вас просто отвезут туда, куда вы скажете.

Она резко встала, словно оставаться здесь долее даже одну секунду было для нее невыносимо, и быстро пошла к выходу, ни на кого не глядя. Бобер побежал следом. Когда он вернулся, майор и Кастуев пили водку. Уже вторую бутылку, и настроение у них было отвратительное.

– Глаза завязал? – спросил Кастуев.

– Конечно. Да она еще в шарф закуталась и плакала все время.

– Налить?

– Разумеется.