было видно.

— Красивая, — сказал Бондаренко, возвращая фотографии. — Верный человек? Можешь на неё положиться?

— Как на себя.

— Плохо только, что она явку нашла. Как бы не женили тебя не в урочный час…

— Вы всё шутите, товарищ Бондаренко.

Бондаренко разрешил Дарневу встретиться с Верой и узнать, с кем она работает.

В доме матери Алексей встретился с Верой. Мария Ивановна занавесила окна и вышла на улицу посторожить.

Дарнев обнял Веру, потом отстранил от себя, чтобы лучше рассмотреть. Вера очень изменилась: повзрослела, исчезла её манера щурить глаза. Лицо стало озабоченным и суровым.

Она рассказала Дарневу, как, вернувшись в город, долго не знала, что ей делать. Разыскивать Алексея она не решалась. Она чувствовала себя виноватой: решение райкома об эвакуации не выполнила, с госпиталем попала в окружение, еле выбралась из лап врага. Добравшись кое-как до родного города, встретилась с подругами, поначалу они ей помогли. Однажды Вера сказала им: «Надо, девушки, что-нибудь делать, так жить, сложа руки, нельзя. Просто стыдно!» Но что делать и как делать? Этого не знала и Вера.

Как раз в это время в городке появился студент комсомолец Ольгин, его прозвали Волгиным. В силу обстоятельств он оказался в оккупации. Он тоже стремился к борьбе. Вера первой встретилась с ним, познакомила с подругами.

Так родилась молодежная организация. В неё вошли Валя Белоусова, Шура Кулешова и другие подруги Веры. Они стали писать листовки, Вера их распространяла. Она ухитрялась подсовывать их даже в карманы полицейским, гитлеровским солдатам и офицерам. То, что уже было известно Дарневу из донесений Шемегова, оказалось тоже делом рук организации.

— Здорово! — сказал Дарнев, выслушав рассказ. — Но это зря, ухарство! Польза невелика, а провалиться можно.

— Не провалимся! А вы не рискуете?.. А ловко получилось, правда? Точно сговорились. Ваши листовки и наши листовки… Посмотрел бы ты, Лека, как читали листовку о Ленине.

— Знаю. Но как же ты написала такие хорошие стихи? Когда-то, помнишь, писала о цветах, о любви… А тут — смотри ты!

— А это разве не о любви? — спросила Вера. — Знаешь, я ведь догадывалась, что ты где-то рядом. Жаль, что не сумела связаться с тобой. Всё было бы по-иному. Ты, Лёка, виноват. «Я не анархист, пора романов прошла». Помнишь? Глупости!

— Не вспоминай об этом, я и сам жалею, — сказал Дарнев. — Понимаешь, получил задание, всё нужно было держать в тайне, ну и шарахался ото всех. Конечно, нам надо было связаться раньше, рассказать обо всём Бондаренко. Приняли бы тебя в отряд, оставили в городе…

— И лучше бы, — вздохнула Вера. — Вы мины ставите, а мы не умеем минировать. Литвин сказал…

Не закончив фразы, Вера замолчала, спохватившись, что сказала лишнее.

— Какой Литвин? Директор маслодельного завода? — спросил Дарнев. — Позволь, да ведь это же сволочь…

Вера долго смотрела Алексею в глаза, загоревшиеся подозрительностью, и ответила, покачав головой:

— Не может быть, Лёка.

Литвин поселился в Трубчевске за несколько лет до войны. Он заготовлял для Донбасса лес. Здесь, в Трубчевске, он и женился на дочери некоего Павлова. В начале войны Литвина мобилизовали. Под Киевом он был ранен, попал в окружение, а затем, оправившись от раны, пробрался в Трубчевск. Здесь он узнал, что отец его жены, бывший ярый троцкист, оказался немецким шпионом и состоит теперь у гитлеровцев бургомистром, а дочь его, жена Литвина, живет с немецким комендантом Хортвигом. Литвина арестовали немедленно, как только он появился в городе. Вскоре, однако, освободили. Люди предполагали, что бургомистр Павлов не очень верит в прочность немецкой оккупации и добился освобождения зятя, чтобы реабилитировать себя в глазах народа. Оказавшись на воле, Литвин подыскал подходящую работу, и вскоре все узнали, что он стал директором маслодельного завода.

Дарнев знал до войны Литвина, знали его как коммуниста и Бондаренко, и Бурляев, и Коротков. Но руководители подполья привыкают не доверять довоенным репутациям людей, если люди эти не связаны с подпольем непосредственно. Какие думы вынашивал Литвин, во что верил, чего ждал? Почему так легко примирился с изменой жены? Это никому не было известно.

Вот почему Дарнев отнесся к рассказу Веры о Литвине с подозрением.

Он решил сам убедиться в преданности этого человека. Веру смущало недоверие Алексея.

Того, что Шеметов работает в полиции по заданию Бондаренко и его друзей, Вера, конечно, не знала. Не знал этого и Литвин. Следя за Литвиным, Вера выяснила, что он спаивает полицейских, скупает у них за масло оружие. Однажды поздно вечером она у окна завода услышала разговор Литвина с полицейскими. Полицейские были пьяны, а Литвин говорил им:

— На вашем месте я давно бы убрал с дороги начальника гестапо Клюгге и собаку Павлова. Нигде так над полицейскими не издеваются, как здесь, а вы терпите.

— И уберем! И уберем! — с пьяной настойчивостью повторил один из полицаев.

Вера подумала, что Литвиным управляет ревность, но дальнейшие события убедили её, что в Литвине горит не ревность, а патриотическое чувство, желание вступить в бой с врагом. Как-то ночью она увидела Литвина за опасной работой. Он расклеивал на домах и заборах центральной улицы листовки о немцах и предателях. Литвин не знал, чьи это листовки. Их дал ему Шеметов. Вера незаметно подкралась и сказала тихо, но внушительно:

— Плохо работаете, товарищ Литвин, никуда не годится такая работа.

Литвин вздрогнул, выхватил из-за пояса пистолет и пригрозил Вере:

— Жизнь тебе надоела, чёртова кукла? Что шпионишь за мной?

Вера была не из робких. Она успокоила Литвина, приклеив на стену рядом с его листовкой свою.

Вскоре Вера и ее друзья оказались в одной организации с Литвиным, а главное, в той организации, которую создали Бондаренко и райком через Шеметова. Всё это теперь узнал Дарнев.

Организация Шемегова разрослась, увеличилась втрое. Дарнев радовался предприимчивости Веры и вместе с тем его грызло сомнение.

— Всё хорошо: и конспирация, и дела, но Литвин… Пусть всё-таки Литвин не знает пока того, что ты от меня узнала.

Вера пообещала всё сохранить в тайне.

В тот вечер Дарнев предупредил и Шеметова о необходимости быть осторожным в отношениях с Литвиным.

Когда Дарнев вернулся в лес, Бондаренко сидел под единственным в землянке окном в потолке, и лучи зимнего солнца, с трудом пробиваясь сквозь замерзшее оконце, освещали его слабым светом. В землянке было тепло. Дарнев расстегнул ворот гимнастерки, сел на край нар и стал докладывать:

— Я запретил Шеметову полагаться на Литвина и открывать ему организацию. Следить за Литвиным надо…

— Почему? — спросил Бондаренко, внимательно посмотрев на Алексея.

— Потому что чёрт его знает, что он думает. Неспроста он, директор, связан с предателем, лично с комендантом связан тоже неспроста.

— Да. Что у него на уме — нам, к сожалению, неизвестно, — согласился Бондаренко. — Полагаю, и с