сослуживцами и покинул Союзрыбу навсегда.

Дома меня ждала телеграмма. За несколько дней до суда я отправил Непоседову письмо, в котором писал, что жизнь в этом городе мне не нравится и спрашивал, нет ли у него для меня работы. Вскрыв телеграмму, я прочел: «Выезжайте немедленно. Проезд оплачу. Непоседов». Я улыбнулся, подумав, что при советской власти мне, вероятно, работать можно только с Непоседовым. И пошел на вокзал покупать билет.

С Непоседовым встретились по приятельски. Он повез меня к себе на квартиру, отдохнуть с дороги. Непоседов остался таким же порывистым, беспокойным, но меня поразила перемена в его внешности: и раньше худой, теперь он словно высох. Втянутые щеки, на лбу морщины — постарел он лет на пять и выглядел так, как будто перенес тяжелую болезнь. Я спросил о причине перемены. Шагая по комнате, Непоседов рассказал, что он делал за это время.

— Сначала меня назначили сотрудником для особых поручений. Муторная штука, не понравилось мне: сегодня сюда ткнут, завтра туда, как мальчишка на побегушках. Я всё настаивал, чтобы мне собственное дело дали, на производство направили. И настоял, на свою голову: такое дело определили, что мне небо маленьким показалось.

— Послали в Ногинск, директорствовать на кирпичный завод. Приехал, осмотрелся: завод хороший, механизированный, малина, не завод. Только почему он план выполняет всего на 30 — 40 % и тишина на нем, как на кладбище? В чем дело, спрашиваю? Рабочих нет. Технический персонал налицо, рабочие- специалисты тоже, а подсобников и в карьеры, глину добывать, нет. Почему нет? Потому, говорят, что завод денег не имеет, нечем зарплату платить. Что за чепуха, кирпич на вес золота, а вы денег не имеете? А это, отвечают, очень даже просто: вагон кирпича ямы отпускаем по твердым ценам за 200 рублей, а нам он по плану стоит 250, а; фактически 500 — 600. Ну, и ясно, что у завода ничего нет, кроме долгов. Банку должны, Главку должны, десяткам других предприятий должны и сами по два-три месяца без зарплаты сидим. И понимаете, говорят это таким, безнадежным тоном, а сами как мухи дохлые, что меня взорвало: сами вы ничего не стоите! Работать надо, а не бабочек ловить, тогда и деньги будут! Попробуйте, говорят, может вы сумеете.

— Начал я пробовать. Первое дело, надо рабочих достать. Поехал в Облисполком, нажал — дали два района для вербовки. Мобилизовал своих служащих, бросил на вербовку — в районах людей не дают. Поехал сам, нажал через райкомы, добился согласия райисполкомов, выделили мне сельсоветы — теперь колхозы людей не дают. Нет у них лишних людей и хоть тресни! Месяц я по колхозам болтался, охрип, ругаясь, председателей водкой поил и у каждого по три-четыре человека выцарапывал. Кое-как всё же набрал с сотню человек. Сам им билеты покупал и в вагоны усаживал, с каждой партией своего человека отправлял, чтобы не разбежались по дороге, чуть не носы им вытирал.

— Ну, привез людей на завод. Но их кормить надо, у них с собой ни копья. А чем я буду кормить? Столовка наша закрыта, в кассе ни гроша, в банке просрочка. Что делать? На людей смотреть жалко, голодные — какие они работники?

— Поскакал я в Москву, в Главк, в Наркомат: спасайте, выручайте! Ноль внимания: ссуды ваши, говорят, исчерпаны, больше дать не можем. Изыскивайте средства на месте, проявите инициативу, — обычную волынку вертят. Доказываю, что это невозможно, что при таком разрыве отпускных цен и себестоимости завод вообще существовать не может, — хорошо, говорят, учтем при составлении плана на будущий год, поставим вопрос в Совнаркоме о повышении цен на кирпич и об увеличении вам ссуды. Они, вы же знаете, во всесоюзном масштабе смотрят, их не пробьешь, — а я что буду делать до будущего года?

— Так и этак, ничего придумать не могу. Завод хороший, а какой в нем толк без денег? Отгружаем кирпич — банк за него ни копейки не дает, всё идет на погашение долгов. Даже на зарплату, стервецы, не хотят бронировать, в обрез дают. А долгов столько, что года два надо работать только за долги. Что делать? Один выход: продавать кирпич мимо банка, за наличный расчет.

— Этим мы и жили месяца три. Кирпич штука дефицитная, его с руками рвут. Продашь какой-нибудь артели кустарей вагончик-другой, не по твердой цене, а по себестоимости, раздашь рабочим по десятке, они и терпят. А там опять два-три вагона хлоп на сторону — еще неделю живем.

— Тянули так, тянули, и погорели: сукин сын банковский инспектор пронюхал, проверил на станции отправку по железнодорожным документам, сличил с вашими счетами через банк и выяснил: около сотни вагонов, мы на сторону махнули. Скандал! Беззаконие, вопиющее нарушение финансовой дисциплины! Заварилась каша, дело прокурору передали, управляющий банком меня в райком на расправу тянет, райком за партизанщину кроет — с меня только перья летят! Ну, да не на смирного напали: я тоже такой хай поднял, что не поймешь, кто виноват. Сколько раз, говорю, я к вам обращался, вы мне помогли? Я как рыба об лед бился, изо всех сил производство тянул — вы хоть пальцем шевельнули, чтобы мне помочь? У меня должна душа за дело болеть, а вам лишь бы ваша бумажная волокита; в порядке была? И что я, для себя работаю, в свой карман деньги кладу? В общем, отгрызся, отделался устным нагоняем с условием, что больше кирпич на сторону не буду продавать.

— Дело замяли, а денег нет и нет. К рабочим в барак хоть охрану ставь, бегут. А как им не бежать, если жрать нечего?

— Как мы крутились еще три месяца, сам хорошо не знаю. Выклянчишь в Главке тысячу-другую, привезешь на завод — они как в прорву уходят. Поеду в банк, схвачусь с управляющим не на жизнь, а на смерть — еще тысченку выцарапаю. Сами у себя кирпич воровали: пригонишь из Москвы ночью пару автомашин, тишком погрузишь. — и айда, чтобы ни один глаз не видел.

— Извелся я с такими делами в конец. Ночей не сплю, о заводе думаю, бессонница напала, а засну, какая-то чертовщина мерещится. Аппетит потерял, хожу, как в тумане. Еду как-то в Москве в такси: и чувствую вдруг, мутит меня. Тошнота, голова закружилась, слабость в теле, — ну, думаю, заболел, свалюсь. Этого еще не хватало! Главное, в животе что-то тянет, ноет, такая пакость, терпежу нет. Что за штука, отчего? Вспоминаю, — э, да я, пожалуй, уже три дня, как в уборную не ходил. Ну, факт, заболел! Надо к врачу. Говорю шоферу: заворачивай, друг, к какому-нибудь доктору по внутренним, нехорошо мне, заболел.

— Заехали к доктору. Объяснил ему, что живот болит. Разделся — осмотрел он меня, ощупал, выслушал и спрашивает: вы сегодня обедали? Нет, говорю, не успел. И аппетита у меня нет, не хочу. А вчера обедали? Припомнил я — нет, тоже не обедал. А позавчера? Я разозлился: что вы меня об обедах спрашиваете, если у меня сейчас живот болит? Можете вылечить, лечите, нет, я к другому врачу пойду. А он хохочет: вы, говорит, здоровы, как бык, только вы последние дни, наверно, одним чаем питались, от этого вся ваша болезнь. У вас желудок пустой, только и всего. Идите пообедайте поплотнее, сразу выздоровеете. Может, смеется, у вас денег на обед нет, одолжить вам?

— От него я прямо в Наркомат поехал. Или снимайте, говорю, или через месяц вам придется меня в сумасшедший дом отправлять. Они, черти, тоже смеются: кирпичный завод, это вам, говорят, не шутка, у нас на нем ни один директор больше полгода не выдерживает. Освободили меня, месяц я отдыхал, потом сюда назначили.

Истории непоседовской болезни мы оба посмеялись.

— Чёрт с ним, с кирпичным заводом, — заключил Непоседов рассказ. — Что было, то прошло. Теперь другое дело: этот завод — картина! Тут такое дело можно развернуть — закачаешься! — Непоседов опять оживился, глаза его засверкали. — Первоклассная механизация, новые- быстроходные рамы; тут мы покажем, почем сотня гребешков! Есть одна заковыка, да справимся. Я только две недели, как приехал, завтра покажу вам завод и — засучивайте рукава! Тут, дорогой, скучать будет некогда, это вам не степной куток.

— А как с сырьем? — спросил я, вспомнив конфузный конец нашей прежней деятельности. Непоседов пренебрежительно махнул рукой:

— Сырья здесь завались! Мы ж в лесном районе, в самой середке лесозаготовок. О сырье голова не заболит…

Забыв о том, что привез меня отдыхать, Непоседов принес карту области и принялся показывать, какие районы снабжают нас сырьем и тяготеют к нам. Мы просидели с ним до полуночи, строя планы будущей работы.