Фашистская атака опять захлебнулась. Но вернуть Птычу нам все же не удалось.

Горели машины, торчали обломки вмятых в землю орудий, перевернутых транспортеров. И всюду — у машин, батарей, транспортеров — трупы наших и немецких солдат.

Солнце клонилось к лесу. Бои постепенно затихал. Только на севере, у Млынова, канонада не смолкала. Связи с Сытником ни но радио, ни проводной не было. Примчавшийся на мотоцикле без коляски лейтенант доложил: в 16:10 противник перешел в наступление.

Немцев остался в Подлуже. Мы с Васильевым направились к северному сектору.

Сытник укрыл на левом фланге в засаде батальон Мазаева. Им теперь командовал Гуров. Мазаеву стало совсем худо. Его удалось наконец-то отправить в медсанбат.

В центре наступали два фашистских батальона. Остальные силы, не принимая боевого порядка, двигались колонной по дороге. В эту колонну и врезались до поры до времени таившиеся в лесу танки Гурова. Гуров прислал записку:

«Штаб фашистского полка приказал долго жить. Взял в плен генерала, командира 44-й пехотной дивизии. Всем гусям — гусь».

Мы с Васильевым тут же направились к Гурову. В предвечернем небе появились эскадрильи бомбардировщиков. Бомбовый удар был направлен как раз туда, где дрался батальон.

Вышли на опушку, когда самолеты уже отбомбились и батальон атаковали десятка полтора Рz.III и Рz.IV. Несколько наших танков горело. Мы рванулись на помощь.

На ходу ко мне прямо на броню «тридцатьчетверки» вскочил перемазанный и окровавленный танкист. Я открыл верхний люк.

— Вон видите. Т-35 горит. Это — Гурова.

Маневрируя, мы стали пробиваться к уже умолкшему, слабо дымившемуся танку. Коровкин подвел «тридцатьчетверку» вплотную к нему. В открытый передний люк я увидел три черных скелета. Забравшийся внутрь Коровкин нашел орден Красного Знамени с облупившейся от жары эмалью. То была награда, полученная Иваном Кирилловичем Гуровым за бои в Финляндии.

…А немецкий генерал вместе с остальными пленными погиб от немецкой же бомбы. Прямое попадание.

Часам к восьми Васильев и я были в Дубно. Летевшие из-за Иквы снаряды рвались с равными интервалами, хоть проверяй ход часов. Гитлеровцы довольствовались неспешным обстрелом города.

Командный пункт полковника Смирнова располагался в неглубокой, поросшей кустарником лощине на южной окраи не. Нас встретил приветливый толстяк, начальник штаба полка капитан Петров.

— Где командир? — спросил Васильев.

— Внизу. Хворает.

На дне лощины стоял танк. Рядом с ним — щель. Между танком и щелью, на пышной атласной перине лежал Смирнов. В сапогах, сдвинутой на лицо фуражке, без ремня. На животе у полковника покоилась большая бутыль с водой.

Смирнов нехотя приподнялся:

— Болею, измотался вконец…

— Чем болеете? — поинтересовался Васильев.

— Да вот, желудок…

Вдруг Смирнов заговорил возбужденно, нервно:

— Уходить, уходить немедленно. Пока есть коридор на восток. Снаряды кончаются… Связи нет… Надо к старой границе…

Васильев не прерывал полковника. Тот кончил и лег опять.

— Это все, до чего вы додумались? Смирнов молчал. Васильев обернулся ко мне:

— Полковника, кажется, следует направить в медсанбат.

— И как можно скорей, — согласился я. — Кто полк примет?

— Петров, — не задумываясь, сказал Васильев. Когда поднимались вверх, Васильев смачно плюнул, со злостью носком сапога раздавил окурок.

— Герой парадов… Медвежья болезнь… Я уже несколько дней о Петрове думаю.

Петров, как мы поняли, с начала боев чувствует себя командиром полка. Поэтому совершенно спокойно отнесся к новому назначению. Только почесал маленький нос, зажатый толстыми, лоснящимися щеками.

— По своей комплекции я и на дивизию гожусь.

— Скромничаете, — в тон ему ответил Васильев. — По килограммам вы уже корпус, а то и армию заслужили…

Любимая тема острот Петрова — собственный вес и габариты. Но постоянные шуточки не мешают ему дельно руководить подчиненными.

— Теперь я за этот полк спокоен, — признался Васильев, когда мы шли к танкам.

Я ничего не ответил. У меня из ума не шли обгоревшие скелеты. Я думал о другом человеке, который славился смелостью и остроумием, — о Гурове… Как это Сытник сказал: «Самые лучшие гибнут… Возле смерти ходят, а о ней не думают, о себе не помнят…».

На командном пункте у Подлуже творилось нечто невообразимое. Люди бросали вверх пилотки, фуражки.

Я выскочил из танка и окликнул пробегавшего мимо политрука.

— Что тут происходит?

— Самолет.

— Какой самолет?

— Наш! Только что сел в болоте. Связь будет! Минут через двадцать передо мной стоял высокий, опирающийся на палку летчик-лейтенант в черной кожаной куртке.

— Мне нужен бригадный комиссар Попель.

— Я — Попель.

— Вез вам приказ фронта. Когда «мессершмитты» атаковали, приказ уничтожил. Содержание помню. В лесах у Мала Милча и Белька Милча сосредоточено до трехсот танков противника. По всей вероятности, без боеприпасов и горючего. Командующий фронтом приказал уничтожить эти танки.

— Кем подписан приказ?

— Начальником штаба генералом Пуркаевым.

— Больше ничего не было в приказе?

— Ничего.

— Вам что-нибудь известно о восьмом мехкорпусе?

— Ничего.

— О противнике?

— Мало.

— Кто в Тернополе?

— Наши. Утром там был штаб фронта.

Итак, штаб фронта помнит о нас, приказывает наступать, громить врага. Но знает ли он о наших потерях? Знает ли, что нам некуда девать раненых и нечем помогать им, что у нас нет горючего, снарядов, патронов, что в каждом полку можно по пальцам сосчитать оставшихся в строю командиров и политработников? Вряд ли.

Но если надо, если есть приказ, мы обязаны, мы будем наступать.

— В нашем положении наступать — все равно, что с обрыва в омут бросаться…

Курепин говорил горячо, но не запальчиво. Он, ставший начальником штаба нашей группы и неплохо справлявшийся со своими обязанностями, был во всеоружии неотразимых фактов:

— Наступление требует боеприпасов, а у нас их нет. Ни на танках, ни в артиллерии. Наступление требует подвижнос ти. Чем мы ее достигнем? Горючее только в баках, да и то не у всех. У нас многие сотни раненых. А ремонтники, танкисты, потерявшие машины, артиллеристы без пушек? Что с ними делать, когда у них даже винтовок нет?

Курепин сделал паузу. Он ждал возражений, но возражений не было. Все так, именно так.