сучья свалили у плотины, а затем расположили их на развалинах в виде сетки, причем тонкие концы веток и сучьев были направлены к истокам ручья.

Снова, несмотря на мой протест, Лилиан настояла на том, чтобы помогать мне пилить деревья двуручной пилой. Как только дерево падало на землю, она бросала ручку пилы и начинала обру бать топором ветви и сучья. Длина разрушенной плотины составляла в свое время триста футов, и, когда мы начали ее восстанавливать, казалось, что работе не будет конца.

Наложив на остатки плотины слой веток, мы привезли на тачке грязь из ближайшей канавы и распластали ее на ветках. Сначала слой веток, затем слой грязи — ветки и грязь, грязь и ветки, час за часом, день за днем, пока нам не стало казаться, что мы опустошили весь лес и вдобавок своротили верхушку хол ма. Но наконец работа была окончена, и мы знали, что, когда скопится достаточное количество воды, на месте застойного болота образуется озеро не менее пяти футов глубиной. Ветки, составлявшие, пожалуй, половину массы плотины, сыграли двойную роль. Во-первых, нам пришлось копать и возить меньше грязи и песка. Во-вторых, можно было не опасаться, что вода смоет все это сооружение, когда она будет переливаться через плотину. По такому принципу были построены бобровые плотины, а что было хорошо для бобров, было хорошо и для нас.

Поднять уровень воды до пятифутовой глубины на десяти акрах заболоченного русла, если вода сочится по капелькам, — дело небыстрое и нелегкое. Казалось, что «блюдце» никогда не наполнится. Но в конце концов его «промокашка» напиталась вла гой, и вода дюйм за дюймом стала подниматься у плотины. А через три недели после завершения нашей работы вода достигла верха плотины и стала переливаться через край.

И тут погода пошла нам навстречу. Вскоре после постройки плотины небо покрылось тучами, задул южный ветер, и начался дождь. Он шел, не переставая, в течение двух суток. Легкий, моросящий дождик перемежался ливнями, заставлявшими нас не выходить из хижины. Но мы ничего не имели против этого. Лилиан занялась шитьем (ему никогда не было и, наверное, никогда не будет конца), у меня были книги Дарвина — «Проис хождение видов» и «Происхождение человека» (книги, вполне подходящие для того, чтобы занять ум мыслящего человека в течение многих дождливых дней), а Визи мастерил из тополевой щепки лодочку. Пусть идет дождь! Чем больше выпадает влаги, тем лучше поплывет лодочка, когда придет время спускать ее через порог.

Дождь побудил нас начать перестройку другой бобровой плотины, расположенной на полмили ниже первой. Эта работа отняла у нас целую неделю, так как старая плотина простира лась в русле ручья на двести футов в длину и достигала восьми футов в высоту. Мы нарубили еще больше елок, срыли и увезли на тачке еще один или два холма. Наконец работа была закончена, и еще насколько акров болота превратились в озеро.

Затем наступили дни тревог и опасений. Прошло больше двух недель с тех пор, как у истоков ручья была перекрыта утечка воды. Не обмелели ли из-за этого оросительные каналы в несколь ких милях от нас у нижней части ручья? Если так, нам предстояло скоро узнать об этом. Все теперь зависело от того, появится ли здесь какой-нибудь фермер или его работник, чтобы узнать причину внезапного уменьшения количества воды в оросительных каналах.

— Все полетит к черту, если мы внезапно услышим дьяволь ский шум взрыва и обнаружим, что наши плотины отправлены к праотцам — так «бодро» прозвучала моя оценка сложившейся ситуации в период слепой и мучительной тревоги.

Однако все было тихо. Никто не подошел к плотинам. Оросительные каналы не пострадали.

Как только на заболоченную почву вновь вернулась вода, там появились водные растения. Их корни с давних пор сохранялись в земле, и не хватало только воды, чтобы оживить их. К концу июля с полдюжины различных видов растений поднялось над водой, и озеро окрасилось в живописные зеленоватые тона. Внезапно появились три дикие утки. Они осторожно вели сквозь колышащиеся травы свои выводки полуоперившихся птенцов. На мягкой грязи плотины норка оставила следы, похожие на сле ды кота, а ондатры начали устраивать хатки в затопленном водой ивняке.

Однажды вечером в начале августа низко над хижиной пролетело девять гусей, направлявшихся вверх по ручью. Наблю дая за ними, я увидел, что они спускаются, а через несколько секунд услышал всплеск крыльев на воде.

— Они спустились в наше первое озеро, — решил я. — Пой дем посмотрим, где они.

Мы гуськом продефилировали вверх по ручью. Подойдя к плотине, встали на колени и, опершись на руки, осторожно заглянули через ее край. Гуси находились от нас на расстоя нии пятнадцати ярдов. Они плескались в воде, сопровождая каждый всплеск приглушенным гоготаньем. Видеть гусей было для нас не ново. Но новым было то, что они плескались в воде там, где не менее полстолетия было пересохшее болото. Жизнь возвращалась в наш опустошенный край.

Бах! Бах! Бах! Хотя выстрелы были далекими и еле слышными, их звук заставил меня сжаться в седле и резко остановить каштанового коня. Я с тревогой всматривался вдаль, туда, где прозвучали выстрелы, а они прозвучали где-то на севере.

— Это винтовка, — растерянно пробормотал я, — это три выстрела из карабина 303.

Эхо выстрелов замирало вдали, а мы с Лилиан недоуменно и почти с испугом смотрели друг на друга. Было ясно, что стреляли в лося или оленя. Но кто мог прийти ранней весной на наши охотничьи угодья в поисках мяса.

Утренние лучи солнца еще не спустились с верхушек деревьев. Молодая лесная трава, сникшая во время ночных заморозков, выглядела заброшенной и жалкой. Но мы знали, что через полчаса каждая травинка оживет под лучами восходящего солнца. Трель робина[14] возвещала наступление утра с верхушки какой-то старой коряги, а с полдюжины самцов белых куропаток распушились на бревнах и начали свою любовную песню, призывая самок.

Еще минуту назад я легко сидел в седле, чутко вслуши ваясь в многоголосие бескрайнего леса, вглядываясь в чащу и ожидая, не промелькнет ли какой-нибудь вспугнутый олень. Но теперь эти внезапные выстрелы подобно иголке, вонзившейся в тело, вызвали у меня острую боль вспыхнувшей тревоги.

— Индейцы! — вырвалось у меня. — Но они не зашли бы так далеко от резервации в поисках мяса. Им нужны меха.

Теоретически все это ясно как день. У вас есть полтораста тысяч акров нетронутой земли. Девяносто восемь процентов этой земли никогда не знало прикосновения плуга и не узнает его ни теперь, ни завтра, ни через сотню лет, так как почва здесь камениста и бесплодна, и на ней могут расти лишь кусты и травы, и низкорослые деревья, существующие здесь от века. Чело век, который ищет новые земли, чтобы распахать и засеять их, равнодушно взглянет на эти полтораста тысяч акров и пройдет мимо. В здешних ручьях, озерах и лесах были свои сокровища, но их расхитили люди. Этими сокровищами были дикие звери, рыбы и птицы, населявшие здешний край.

Все это просто только в теории. Поскольку все живое суще ствует тут лишь около воды, нужно накапливать воду, чтобы создать условия, необходимые для размножения диких зверей, рыб и птиц. Это было ясно нам с самого начала. Возможно, нам удалось бы восстановить то, что погубили другие. Это звучит просто. Но гладкий путь теории преграждают буреломы фактов. Одно дело — обеспечить условия для жизни диких обитателей этих мест и сохранить все живое, пока звери, рыбы и птицы не размножатся и не придет пора пожинать «урожай». Другое дело — помешать людям погубить в самом начале результаты наших трудов.

По закону о правах охоты в Британской Колумбии запре щается расставлять капканы или ловить каким-либо другим способом пушных зверей за пределами закрепленных за тем или иным звероловом охотничьих земель. Но не так-то легко обеспечить выполнение закона в таком краю, как плато Чилкотин, где единственный инспектор беспомощно пытается ввести предусмотренные указом ограничения охоты в районе, простирающемся на двести миль с востока на запад и больше чем на сотню миль с севера на юг. Эти места представляют собой бескрайнюю глушь, где можно странствовать в течение многих недель, не