Под конец сезона была дана борьба лучших борцов Европы и России. О борьбе, о том, как она велась, я буду писать дальше, пока же приведу запись отца о событии, взволновавшем всю Россию. 7 марта 1906 года отец записывает:
«До боли грустное впечатление сегодня произвело на меня и на всех окружающих «сообщение» в газетах «о расстреле лейтенанта Шмидта в Очакове».
Запись, как и все записи отца, очень короткая, но то обстоятельство, что отец записал это событие, показывает, как современники лейтенанта Шмидта переживали его гибель.
Сезон окончился. Отец и Бернардо получили приглашение на следующий сезон опять работать у Чинизелли. Отец решил летом ехать гастролировать без нас в Сибирь, в цирк Соболевского. Мы сняли квартиру в Петербурге, сдали из пяти комнат две, отец купил кое-какую обстановку и уехал в Сибирь.
Мы остались одни. По утрам под наблюдением матери мы репетировали, остальное время или гуляли в Летнем саду, или ловили рыбу в Фонтанке. Однажды, гуляя во дворе, я заметил девочку лет девяти, которая горько плакала. Я подошел к ней и спросил, в чем дело. Она рассказала мне, что у отца ее шла кровь горлом, что ей придется сегодня вместо него торгавать газетами, что она не справится, и это его, наверное, огорчит.
Я задумался над ее рассказом и решил помочь ей. Позвал на помощь Костю, рассказал ему, в чем дело, и мы втроем отправились в экспедицию. Дождались выхода газет, разделили их на три части и начали торговать ими. Я старался во-всю, кричал во все горло, а когда торговля стихала, клал газеты на тротуар, делал курбеты, становился на руки, перебирая в воздухе ногами, делал колесо, словом, всячески старался обратить на себя внимание публики. Таким способом я очень скоро распродал все газеты, перебежал на другую сторону, где стоял Костя, подскочил к нему, взял его на плечи и скоро у него тоже не осталось ни одной газеты. Мы нашли Марусю (так звали девочку), помогли ей продать ее пачку и бросились в экспедицию, чтобы достать еще газет. Достали еще кипу, и я с прежним азартом бегал по Литейному, по Симеоновской улице и у Симеоновского моста, крича во все горло «Вечерние Биржевые, пять копеек!»
И вдруг — о, ужас! Вижу — стоит мать с каким-то полковником и протягивает мне пятачок, чтобы купить у меня газету, а тут еще Костя подлетел со своей пачкой. Мать посмотрела на нас и велела нам итти домой. Мы покорно отдали Марусе остаток газет и побрели на квартиру. Мать позвала дворника. Нас разложили в кухне на скамейке и выпороли. Я переживал порку с огромной обидой, — ведь я же не для себя торговал. Я хотел помочь Марусе, у которой отец болен чахоткой, и за это меня бьют. Я долго потом плакал, проклиная свою судьбу, и возмущался тем, как несправедливо со мной поступили. Костя же стал упрекать меня, что из-за меня и ему попало.
Несколько дней нас не пускали гулять. Мы только из окна смотрели, как другие дети гуляют во дворе и играют. Маруся рассказала нам через окно, что очень плакала, когда узнала, что нас наказали, что она купила нам конфет, да только не знает, как нам их передать. Я опустил ей из окна веревочку, и мы на веревочке втащили конфеты наверх. Никогда еще я не ел более вкусных конфет и сразу радостно настроился, хотя боль от порки еще далеко не прошла.
Отец четыре месяца пробыл на гастролях и вернулся в Петербург только в сентябре. Привожу несколько дословных записей отца о Сибири.
«Тюмень. Грязь классическая, и в центре ее стоит наше учреждение на базарной площади. Город очень напоминает Иваново-Вознесенск. Этим все сказано. Примечательности здесь: грязь и полное заселение города отбывшими свой срок каторжанами и ссыльными, впрочем, как мне показалось, довольно симпатичными личностями (конечно, не все)».
20 июня: «Был в бане, ну и баня! Господи, куда я попал, никогда в жизни не мог бы предположить, что на свете существует что-либо подобное. Получил приглашение на танцевальный вечер в клуб, думаю побывать».
21 июня: «Взял сезонный билет в клуб за три рубля и сегодня рервый раз посетил клуб. Впечатление самое лучшее. Хотя и тесное помещение, но чистенькое и кухня очень недорогая и приличная. Играл в штос и затем в мокао. В обе игры выиграл тридцать восемь рублей. Заплатил три рубля штрафу и три рубля за билет и ужин. Это — клуб, где бывает аристократия».
Омск, 27 августа: «Посетил вчера почтово-телеграфных чиновников в общественном собрании. Здание общественного собрания большое, ничего. Кухня отвратительная. На вечере преобладали всевозможных цветов рубашки на выпуск, уснащенные кругленькими словечками кабацкого пошиба. В общем впечатление отвратительное».
Записи эти рисуют застойную провинциальную жизнь сибирского большого города, где единственным развлечением и местом сбора обывателей были два клуба с картежной игрой и буфетом.
13 сентября отец вернулся в Петербург. 15-го состоялось открытие в цирке Чинизелли сезона 1906-7 года.
На этот раз преобладали в труппе русские артисты, так как из-за недавних революционных событий заграничные артисты боялись ехать в Россию. Чинизелли ангажировал наездниц Гамсакурдия-Валю, Клару и Тамару, наездников Орлова и Пашу Федосеевского и, высшую школу верховой езды Ренрова.
Наибольшим успехом у публики пользовались музыкальные клоуны, англичане братья Вебб. За весь номер они говорили только два слова. Были они уже стариками и всеми музыкальными инструментами владели в совершенстве. Придешь в цирк — и всегда застаешь их играющими то на том, то на другом инструменте. Были они очень молчаливы и даже между собой говорили редко.
Чинизелли настоял, чтобы отец позволил мне учиться ездить верхом. Он хотел, чтобы я выступил в номере «Почта», Номер состоял в следующем: выводили двух понек, я становился двумя ногами на первую и вторую, поньку и, держа вожжи в руках, проделывал круг, потом– останавливал лошадей. Выводили еще четырех лошадей, потом еще двух, за ними еще четверку, и каждый раз мне давали вожжи и я правил всеми лошадьми, На поньках была очень красивая упряжь с бубенцами, бубенцы звонили, и номер получался эффектный. Я репетировал двадцать дней и потом удачно дебютировал в роли почтальона, разъезжавшего на двенадцати поньках.
В этом же сезоне удачно выступила первый раз в пантомиме «Рыцарь-пастушок» моя сестра Олимпиада. Она исполняла главную роль рыцаря-пастушка.
B течение сезона было много интересных номеров. Поражали публику и артистов двенадцать факиров-индусов, которые проделывали на манеже совершенно невероятные вещи. Они брали горшок с землёй, в землю сажали семечко, и на наших глазах и на глазах, публики из семечка вырастало деревцо. Приносили корзину, в нее с трудом помещался взрослый человек, корзина закрывалась. Ее пронзали шпагами и пиками всю насквозь. Не было буквально места, откуда бы не торчала шпага или пика, прошедшая сквозь корзину. И когда корзину открывали, из нее целым и невредимым вылезал посаженный туда человек. Человек этот (один из факиров) вкладывал в орбиты своих глаз крючки; на веревки, подвешенные к крючкам, прикрепляли два ведра воды, он поднимал их и носил по арене.
Прекрасными артистами были девять полетчиков Рассо. Посредине цирка был устроен турник. Работа чередовалась: то летали шесть полетчиков, то работали на турнике три турниста. Выходило так, что зритель видел все время «летающих» людей: либо был полет крест-накрест, что тогда было новинкой, либо работа на турнике.
В ноябре в труппу Чинизелли вступил как жокей Васильямс Соболевский. Русские артисты группировались отдельно, придерживаясь своих, иностранцы жили обособленно, очень расчетливо, сберегая каждую заработанную копейку. Наши же по субботам собирались в греческой столовой, устраивали по очереди ужины, кутили, как говорится, «на все медные». Ужины бывали с изрядной выпивкой и частенько заканчивались скандалами. Скандалы происходили всегда на почве споров по поводу работы: других тем для разговоров среди артистов не было.
Отец очень дружил с Соболевским. Он бывал у нас со своей семьей, мы ходили к ним. Отец когда-то работал с Соболевским в цирке Таурика вo Владикавказе, потом Соболевский, спасаясь от военной службы, уехал за границу. Через некоторое время, благодаря содействию одной «высокой» особы, получил разрешение вернуться на родину.
В Петербурге на рождество, и на масленицу устраивались большие гулянья в манеже. В течение рождественской недели там работай цирк Лапиадо. Чтобы конкурировать с манежем, Чинизелли объявил в афишах, что каждый посетивший цирк ребенок получает подарок-игрушку. Игрушки раздавались по местам,
