жена. Труппа состояла главным образом из иностранцев. Русских артистов было мяало. Иностранные артисты держались обособленно, дружа большею частью со своими соотечественниками. Товарищества в труппе не было. Если артисту нужна была помощь для выполнения номера, он обращался к униформистам, артисты же никогда друг другу не помогали.
Группа клоунов состояла из музыкальных клоунов братьев Костанди и буффонадных клоунов: Альперова и Бернардо и итальянцев Виланд.
В записной книжке отец отмечает, раздумывая, очевидно, над своим клоунским репертуаром, что по- разному относятся к одним и тем же антре и репризам в столице и в провинции. Часто то, что нравилось в провинции, не имело никакого успеха в столице, и, наоборот. Антре «Кухарка», содержание которого сводилось к тому, что не будь кухарок, не было бы войска, так как не было бы солдат, никак не принималось в Петербурге, но вызывало «фурор» в провинции. Антре «Картошка» имело успех в Петербурге.
Клоун выходил и спрашивал:
— Для кого нужна картошка?
Ему отвечали;
— Для всех.
— Нет, только для бедных.
— Почему?
— Да потому, что богатые с бедных шкуру сдирают, а бедным ее сдирать не с кого, так они ее с картошки сдирают.
Как только мы обосновались в Петербурге и поселились на Фонтанке, в огромном доме, принадлежавшем, насколько я помню, какому-то графу Игнатьеву, отец тотчас определил нас в подготовительную школу, помещавшуюся во дворе. В школе этой учились дети состоятельных, а частью и знатных фамилий. Их сопровождали гувернантки, они приносили с собой хорошие завтраки. У нас же ничего этого не было. Мы чувствовали себя несвободно, стеснялись. Однажды мы с Костей в перемену стали изображать к удовольствию всех мальчишек цирк, ходили на руках, стояли на голове. Те начали подражать нам, падали, ушибались.
Кончилось тем, что заведующая школой попросила отца взять нас из школы «как неподходящих детей». Отец отдал нас тогда в начальную городскую школу. Здесь мы чувствювали себя среди своих и учились лучше. Утром до школы мы каждый день упражнялись дома под наблюдением отца. К девяти часам шли в школу.
С 12 октября в записной книжке отца — записи о забастовках: «Забастовка конки и электричества, пожалуй, заставит закрыть цирк. Сборы действительно отчаянные, в городе настроение приподнятое».
14 октября: «Во время второго отделения электричество начало тухнуть, еле докончили представление».
15 октября: «Работали совсем без электричества при одном газе — темнота ужасная. Могло бы быть хуже; не будь газа. Почты до сих пор нет — это самое скверное».
17 октября: «Писем нет ниоткуда, хотя поезда уже начали ходить. Газеты уж пять дней не выходят, конки тоже нет».
22 октября запись: «Газеты вышли, электричество и конки пошли» и в конце замечание: «Газеты переполнены ужасными известиями о еврейских погромах на юге России».
23 октября отец пишет: «Видел на Невском море народа, ждут похорон убитых при манифестации, но их уж похоронили».
29 октября у него записано: «Весь город в страхе за завтрашний день — говорят, вся кронштадтская черная сотня, кончив свое кровавое дело там, прибыла сюда и начнет свою операцию завтра. Город весь замер. Это в столице, — могу себе представить, что делается при подобном слухе в Геническе, Балте, Херсоне».
В начале ноября опять в цирке нет электричества и опять слухи о новой забастовке железных дорог. И тут же запись, указывающая на то, что даже в эти тревожные дни отец не перестает заниматься с нами и следить за нашими занятиями: «Митя наконец-то начинает понимать, как регулировать себя в воздухе при прыжках в темпо»[31].
9 ноября он пишет: «Без газет скверно, да и с ними не лучше. Как прочитаешь про это море крови, невинно пролитой злыми людьми, и про этот океан горя людского, просто нутро переворачивается, что не можешь хоть чем-нибудь помочь».
Тут же рядом в конце ноября он насмешливо отмечает, что пантомима «Илона» прошла «с крепким отсутствием ансамбля», что «беготни и суетни» на арене было «хоть отбавляй».
А 29 ноября пишет: «Получил от Бобрусова из Киева яркое описание всех ужасов, пережитых им во время беспорядков. Кровь стынет в жилах, ум отказывается воспроизвести, что там творилось, и тем более ужасно, что все это поощрялось теми, кем должно было быть предотвращено. Ужас, до чего мы дожили!»
2 декабря запись: «Арестовано шесть газет за манифест социал-демократической партии. Впечатление сильное, все берут свои вклады и обязательно золотом».
Среди записей такая подробность: «Выступавший со львами Мориско Резчей за месяц выступлений получает от Чинизелли шесть тысяч рублей».
В это же время у отца постоянные нелады с Бернардо, и он отмечает, как трудно ему работать при пассивности в работе партнера. Все его желание — только дотянуть до конца сезона. Он дружит с клоуном Жакомино, пытается работать с ним, они начинают репетировать, причем отец не скрывает этих репетиций от Бернардо, надеясь, может быть, таким образом воздействовать на него.
В декабре записано: «Суматоха везде страшная, все запасаются съестными припасами. Говорят, теперешняя забастовка будет продолжительная». «Про Москву в газетах пишут ужасные вещи». «Цирк не работает». «В Одессе с 13-го тоже закрыли». «Приехал из Москвы Клайнау и рассказывает ужасные вещи… Не поддается описанию все происходящее».
К концу декабря записи говорят о том, что жизнь вошла в прежнее русло, и вечерние, и утренние представления цирка полны.
За сезон 1905/6 года в цирке Чинизелли было поставлено несколько пантомим. Наиболее оригинальной из них была «Карнавал на льду». Ставил ее балетмейстер Райзенгер. Ареда была застлана полом, изображавшим лед. Из-за границы выписаны были роликовые коньки, и в течение двух месяцев артисты и балет обучались кататься на них. Кроме того, была выписана специальная труппа роликовых конькобежцев.
На арене развертывалось целое карнавальное шествие. Снег, сделанный из папиросной бумаги, падал с купола. Наверху поставлены были вентиляторы. Когда их пускали, снег крутился и взлетал, — получалось полнейшее впечатление бурана. В финальной сцене появились сани, запряженные оленями и собаками, отчего получилось впечатление полярной зимы. Денег на эту пантомиму затратили много, и она была очень эффектна.
Вторая пантомима, на которой стоит остановиться — «Победа Давида над Голиафом». Выступали в этой пантомиме дети, и только роль Голиафа исполнял взрослый артист. Детей-артистов было около ста человек. Частью это были дети цирковых артистов, частью дети, посторонние цирку. Занимался с ними Райзенгер по два-три часа каждый день. У него была своя система занятий. Он разбивал арену на клетки по номерам и заставлял ребят запоминать, с какой клетки на какую нужно им переходить. Плохо было то, что он не говорил по-русски, и все его распоряжения передавал переводчик.
Из фехтовальной школы были приглашены четыре преподавателя-фехтовальщика. Около сорока детей, в рыцарских костюмах под музыку проделывали сложные фигуры. Все фехтовальные номера были сделаны отлично, и зрелище получалось блестящее. Пантомима эта шла часто и в вечерние представления.
В этот сезон Чинизелли пригласил акробатов Геральдос. Это были первые акробаты, которые работали с подкидной доской. Потом их стали копировать остальные артисты-акробаты. Один из акробатов становился на конец подкидной качающейся доски, другой прыгал с пьедестала на другой ее конец, своею тяжестью давал толчок первому, и тот делал сальто, в воздухе.
