виденное. Никто не произнес ни слова до тех пор, пока мы не приехали в столицу; каждый пытался понять смысл снизошедшего на него откровения, каждый чувствовал, что это произошло неспроста. Я тоже не знала, что и думать, хотя мне дворец-призрак показался почти настоящим; однажды я уже видела его, когда Риад Халаби вез меня в своем фургончике в Аква-Санту. Я спала как убитая, но Риад, естественно, растолкал меня, мы вышли из машины и чуть не побежали в сторону этого дворца, сверкавшего в ночи тысячами огней. Едва мы сделали несколько шагов, как мираж растворился в ночной темноте, и, постояв немного на обочине, вернулись к машине. В день второго видения Дворца бедняков я не смогла полностью сосредоточиться на впечатлении от роскошного зрелища, потому что все мои мысли были в окрестностях тюрьмы Санта-Мария. Я смотрела на часы и видела, как стрелка медленно ползет к назначенному сроку начала операции, пяти часам вечера, задыхаясь от страха, пыталась представить, что сейчас там происходит. У меня ужасно давило в висках, и я проклинала себя за эту болезненную слабость, мучившую меня при любом длительном ожидании недобрыми предчувствиями. Пусть у них все получится, пусть все получится, пусть они останутся живы, помоги, умоляла я свою мать, как всегда делала в самые трудные минуты жизни, и в очередной раз убедилась в непредсказуемости поведения маминого призрака: иногда она являлась ко мне без предупреждения, когда я ее об этом не просила; порой я успевала даже не на шутку перепугаться, прежде чем понимала, что произошло, но бывали такие случаи, когда я звала маму всем сердцем, а она оставалась глуха к моим мольбам и просьбам. Пейзаж за окном и удушающая жара всколыхнули в моей памяти воспоминания о том дне, когда я, семнадцатилетняя девчонка, ехала по этому шоссе с чемоданом новой одежды, адресом пансиона для барышень в кармане и с ощущением только что познанного высшего земного наслаждения. Вот так же, сидя в автобусе, я решила тогда взять судьбу в свои руки. С того времени в моей жизни действительно произошло много самых разных, порой удивительных событий, и иногда у меня возникало ощущение, что я прожила уже несколько жизней. Каждую ночь я словно испарялась, превращаясь в легкое, едва заметное облачко дыма, и каждое утро рождалась вновь. Я попыталась заснуть, но дурные предчувствия гнали сон прочь. Даже роскошное видение Дворца бедняков не смогло избавить меня от привкуса серы во рту. Мими как-то проанализировала мои мысли в свете пространных указаний учебника жизни, написанного ее обожаемым Махариши; вывод следовал такой: я не должна обращать внимания на свои предчувствия и догадки, потому что они предсказывают не что-то важное, а всякие мелочи и пустяки; вот почему все самые значительные, поворотные события в моей жизни происходили так неожиданно для меня самой. Мими сумела убедить, по крайней мере себя, что мои, достаточно скромные, способности предсказательницы не имеют вообще никакой ценности и идут мне скорее во вред, чем на пользу. Пусть у них все будет хорошо, снова взмолилась я, обращаясь к маме.

Автобус добрался до города вечером; за время пути я насквозь пропиталась потом и пылью, а тяжелые мысли вконец измучили меня; на автовокзале я взяла такси и поехала домой. Водитель провез меня мимо освещенного английскими фонарями парка, мимо Загородного клуба с роскошными пальмовыми аллеями, мимо вилл миллионеров и иностранных послов, мимо новых зданий из стекла и металла. У меня было ощущение, будто я попала на другую планету, поистине космическое расстояние отделяло меня сейчас от той индейской деревушки и нескольких молодых парней с горящими глазами, готовых идти в последний бой с дурацкими игрушечными гранатами в руках. Увидев, что в нашем доме освещены все окна, я на мгновение испытала приступ паники, подумав, что полиция обо всем узнала и у нас идет обыск, а мое имя вписано в ордер на арест. Развернуться и уехать, куда глаза глядят, я не успела лишь потому, что Мими с Эльвирой заметили меня и выбежали на крыльцо. Я машинально поднялась по ступенькам, переступила порог и рухнула в ближайшее к дверям кресло, больше всего на свете мечтая об одном: пусть все, что было, обернется лишь страшной сказкой, родившейся в моем больном воображении, пусть все останется как раньше, ведь не может быть, чтобы Уберто Наранхо, Рольф Карле и остальные погибли. Я обвела взглядом гостиную, как будто видела ее впервые в жизни; никогда еще наш дом не казался мне таким уютным — вся эта разношерстная мебель, на стенах портреты несуществующих предков и родственников, которые должны были защищать меня от злых духов, забальзамированная на века пума в одном из углов, пережившая за полстолетия своей посмертной жизни столько несчастий и потрясений, что их хватило бы на целую стаю подобных ей свирепых хищников.

— Как же здесь хорошо… — вырвалось у меня.

— Ну что там у вас, черт возьми, произошло? — спросила Мими, предварительно осмотрев меня и убедившись, что по крайней мере физически я не пострадала.

— Не знаю. Я уехала, когда они заканчивали последние приготовления. Сам побег был запланирован на пять часов вечера — как раз перед тем, как заключенных разводят по камерам. Те, кто собирался бежать, должны были устроить во дворе заваруху, чтобы отвлечь внимание охраны.

— Вообще-то уже должны были бы что-нибудь сообщить по радио или по телевизору, но пока ничего не говорили.

— Может, оно и к лучшему. Если бы их всех убили, то правительство уже раструбило бы об этом на всю страну, а если операция все же удалась, хотя бы частично, оно будет молчать, пока не поползут слухи, а полиция не соберет всю возможную информацию.

— Как же я намучилась за эти дни, Ева. Я ведь даже работать не могла, так переживала за тебя. Чего я только не передумала: а вдруг тебя арестовали, убили, или тебя укусила ядовитая змея, или сожрали пираньи. Вот ведь проклятый Уберто Наранхо, сама не понимаю, на кой черт мы влезли в это безумное предприятие! — выговаривала мне Мими.

— Ах, птичка моя, ты посмотри на себя, на кого ты стала похожа. Конечно, ты уже взрослая, но послушай меня — я человек старых правил и плохого не посоветую. Вот скажи мне, зачем приличной девушке лезть в мужские дела? Не для этого я кормила тебя лимонами, нарезанными крестиком, — вздыхала Эльвира, пока поила меня свежим кофе с молоком, готовила ванну и чистую одежду. — Ну ничего, отмокнешь как следует в водичке с липовым цветом, и все твои страхи как рукой снимет.

— Бабушка, я лучше душ приму…

Новость о восстановившихся у меня месячных Мими приняла просто на ура, как будто эта радость касалась лично ее; Эльвира между тем не видела особых причин для ликования, потому что считала все так или иначе связанное с земной любовью и продолжением рода делом не слишком чистым и достойным. Хорошо еще, что ты, внучка, пережила самые суматошные годы юности без этих радостей, да и вообще было бы лучше, если бы люди откладывали яйца, как куры. Я тем временем достала из сумки тот сверток, что мы с Негро выкопали в Аква-Санте, и положила его на колени Мими.

— Это еще что такое?

— Твое приданое. Продашь, сделаешь в Лос-Анджелесе операцию и выйдешь наконец замуж.

Мими развернула пластиковую пленку и обнаружила источенную термитами и подгнившую во влажной земле шкатулку. Повозившись немного с замочком, она наконец откинула крышку и высыпала на подол юбки драгоценности Зулемы, сверкающие, как будто их только что начистили. Здесь, при искусственном освещении, золото сверкало еще ярче, а изумруды, топазы, жемчуг и аметисты обретали новую красоту. Те самые украшения, которые казались мне бесполезными побрякушками, когда я начищала их до блеска в патио дома Риада Халаби, теперь предстали в обличье щедрого дара восточного халифа, и все потому, что попали в руки самой прекрасной женщины мира.

— Где ты это украла? — с ужасом прошептала Эльвира. — Птичка моя, разве я не учила тебя быть честной девочкой и никогда не брать чужого?

— Я их не крала, бабушка. Там, в сельве, где я провела последние дни, есть город, построенный из чистого золота. Там улицы вымощены золотыми самородками, золотая черепица покрывает крыши домов, из золота сделаны телеги, на которых на рынок привозят продукты, и скамейки на площадях и, конечно, у всех жителей города только золотые зубы. Ну а дети там играют драгоценными камнями, как стекляшками.

— Нет, Ева, я не стану продавать это богатство. Если ты не возражаешь, я просто буду носить все эти украшения, а операция по перемене пола — это просто варварство. Отрезают все что можно, вырезают дырку и сооружают подобие влагалища из куска кишки.

— А как же Аравена?

— Он любит меня такой, какая я есть.

У нас с Эльвирой одновременно вырвался вздох облегчения. Мне вся эта затея с операцией с самого начала казалась каким-то издевательством над человеком, просто забавой мясников — все ради того, чтобы посмеяться над природой, ну а для Эльвиры сама мысль о том, чтобы кромсать тело ангела, была