— Что же тебе такого рассказать?

— Все что хочешь. Пусть это будет история, которую ты еще никому не рассказывала. Придумай ее для меня.

Жила-была женщина, которая умела рассказывать сказки. Этим она и зарабатывала себе на жизнь. Она ходила по городам и деревням и предлагала свой товар: рассказы о приключениях, страшные сказки, ужастики или истории про роскошную жизнь, и все по очень разумной цене. Жарким летним днем, когда солнце было в зените, она стояла на площади и вдруг увидела, что к ней направляется незнакомый мужчина, худой, весь высохший, но гордый и твердый, как стальной клинок. Он шел с оружием в руках, страшно усталый, покрытый пылью дальних стран, и, когда он остановился перед женщиной, та почувствовала исходивший от него запах печали и уныния. Она сразу же поняла, что этот мужчина вернулся с войны. Одиночество и насилие вонзили в его сердце стальные когти, и он утратил способность любить хоть кого-нибудь, даже себя самого. Это ты — та, которая рассказывает сказки? — спросил незнакомец. Да, к вашим услугам, ответила она. Мужчина вынул из кошелька пять золотых монет и вложил ей в руку. Я хочу купить у тебя прошлое, потому что мое собственное насквозь пропитано кровью и стонами, не могу я жить с ним дальше. Сам же я побывал во многих битвах и в одном бою вдруг понял, что забыл о себе все: я не помню даже имени своей матери, сказал он. Она не смогла отказаться, испугавшись, что незнакомец рухнет прямо перед ней на мощеную площадь и превратится в горстку дорожной пыли, как в конце концов происходит со всеми, у кого не остается хороших воспоминаний. Она жестом показала, чтобы он сел рядом с ней, и, увидев его лицо вблизи, почувствовала жалость к этому человеку. Ей вдруг захотелось обнять и утешить его. Она начала говорить. Весь день и всю ночь она выстраивала для этого воина хорошее прошлое; это оказалось нелегкой задачей, потому что нужно было учесть и его богатый жизненный опыт, и ту страсть, которую он, сам того не зная, зажег в душе рассказчицы. Сказка получилась очень долгой, потому что она хотела создать ему историю жизни, похожую на настоящий роман. Ей пришлось придумывать все заново — от рождения главного героя до дня их встречи; она создала ему сны, мечты, стремления и тайны, придумала жизнь его родителей и братьев; даже история и география тех стран, где он родился и где побывал, были созданы ею заново. Наконец стало светать, и она почувствовала, что с первыми лучами солнца запах тоски, окутывавший их все это время, начинает рассеиваться. Женщина вздохнула, закрыла глаза и вдруг ощутила, что ее душа опустела и очистилась, став похожей на незапятнанную душу новорожденного младенца; она поняла, что, стремясь утешить своего собеседника, отдала ему собственную память и у нее не осталось ничего своего, теперь она сама принадлежала ему. Их прошлое, две прожитые жизни, перемешалось и сплелось в одно целое. Она вычерпала свою собственную скажу до самого дна, и у нее не осталось слов, правда и говорить ей уже не хотелось: ее мысли, душа и тело погрузились в величайшее блаженство, она растворилась в воссозданном ею человеке, став частью его жизни и придуманной ею самой сказки…

Договорив, я немного помолчала, затем встала, отряхнулась и пошла спать в гамаке. Рольф Карле так и остался сидеть у костра.

В ночь с четверга на пятницу к нам присоединился команданте Рохелио; он появился в деревне так скрытно, что даже собаки не почуяли и не услышали его; о прибытии командира знали только его бойцы, которые умели спать с открытыми глазами. Я стряхнула с себя ночное оцепенение и выскочила из хижины, чтобы встретить и обнять его, но не успела сделать и пары шагов, как он одним коротким жестом остановил меня; что ж, мне оставалось лишь смотреть на него и слушать, что он будет говорить. Наверное, он был прав: было бы некрасиво и нечестно демонстрировать свидетельства нашей близости на глазах у других — у тех, кто так долго был лишен возможности любить и быть любимым. Партизаны приветствовали командира простыми, грубыми шутками, рукопожатиями и дружеским похлопыванием по плечу; только в этот момент я поняла, насколько они ему доверяют: как только он появился в лагере, с его бойцов словно спало страшное напряжение. Ощущение было такое, будто в его присутствии они не боятся за свою жизнь и готовы вверить ему свои судьбы, зная, что с ними ничего не случится. Он притащил целый чемодан с военной формой, все кители были тщательно отглажены и аккуратно сложены, на всех уже были нашиты погоны, к каждому прилагались форменные ботинки и головные уборы. По его требованию я принесла и показала ему муляж гранаты.

— Неплохо, — кивнул он. — Сегодня с утра нужно будет передать твое тесто в тюрьму. Никакой металлодетектор его не обнаружит. Ночью товарищи сделают себе оружие.

— А они сообразят, как пользоваться этим материалом? — спросил Рольф Карле.

— Думаешь, мы это не предусмотрели? — рассмеялся команданте Рохелио. — Мы уже передали им предварительные инструкции, и я уверен, что камни они заготовили. Нужно будет только обмазать их этой массой, придать ей нужную форму и дать просохнуть несколько часов.

— Заготовки надо разделить на порции и положить в полиэтиленовые пакеты, чтобы материал не высох раньше времени. Нужную текстуру можно создать черенком ложки. Главное, дать потом этой игрушке высохнуть, она затвердеет и потемнеет, на первый взгляд от металла и не отличишь. Еще хорошо бы воткнуть в нее поддельный взрыватель до того, как материал схватится и затвердеет, — напомнила я.

— Да, в нашей стране возможно все, тут даже оружие можно делать из теста; впрочем, и тесто у нас бывает несъедобное. В общем, никто не поверит, что это документальный репортаж, — вздохнул Рольф Карле.

Двое молодых индейцев сплавали на пироге к тюрьме и передали своим соплеменникам, работавшим на кухне, мешок к продуктами. Среди нескольких гроздьев бананов, кукурузных початков и пары головок сыра лежали и свертки Универсального Материала. На вид они были совершенно невинные, больше всего напоминая тесто для приготовления грубого хлеба, и не привлекли внимания охраны. Солдаты уже привыкли, что индейцы, чтобы разнообразить казенный рацион, иногда передают своим близким, работающим в тюрьме, привычные для них продукты. Тем временем партизаны еще раз обсудили все детали плана и стали помогать индейцам собираться в дорогу. Те уже упаковали свои жалкие пожитки, связали лапы курам, приготовили еду на дорогу и проверяли, не было ли что-нибудь забыто. Они не впервые переселялись с места на место, но сейчас им было грустно. Они прожили на этой поляне уже несколько лет, и это место им нравилось. Отсюда было недалеко до Аква-Санты, до шоссе и до реки. Тем не менее на следующий день им предстояло уйти отсюда еще дальше в сельву: как только солдаты узнают, что они помогали мятежникам, сюда тотчас же будет прислан карательный отряд и наказание будет страшным. За куда менее серьезные провинности солдаты стирали с лица земли целые деревни, убивая их жителей всех до единого; порой в ходе подобных карательных операций уничтожались целые племена; вместе с погибшими навеки исчезала в сельве и память о народах, населявших когда-то эту землю.

— Бедняги… их осталось так мало! — сказала я.

— Ничего, им еще предстоит обрести свое место в революции, — заверил команданте Рохелио.

Индейцам не было дела ни до революции, ни до других забав, которыми тешили себя представители этой омерзительной расы; такое длинное сложное слово, как «революция», они и произнести-то не могли. Они не разделяли идеалов партизан-герильерос, не верили их обещаниям, не понимали, за что и почему те воюют, а если и соглашались помочь им в деле, цель которого была им абсолютно неведома и не представляла для них никакой ценности, то лишь потому, что считали военных своими заклятыми врагами и любая помощь повстанцам была своего рода местью хотя бы за часть бед и несчастий, которые принесли на их земли вооруженные люди в одинаковой форме. Вождь племени прекрасно понимал, что, даже если бы его люди остались в стороне, военные все равно объявили бы их соучастниками преступления: слишком уж близко была их деревня от реки и от тюремного острова. Никто не дал бы им возможности оправдаться и представить доказательства своей невиновности; чудовищная по своей жестокости кара все равно настигла бы племя. Оставалось лишь смириться и не отказывать в помощи тем, кто сражается неизвестно за что, но по крайней мере выступает против извечных, жестоких врагов. Вождь решил, что поможет молчаливым бородачам, которые хотя бы не отбирают у него еду и не лапают его дочерей. Естественно, он понимал, что после этого ему и его людям придется уйти с обжитого места; за долгие недели перед операцией он продумал маршрут отступления; их путь пролегал через самую непроходимую сельву; пробираться через такие заросли было мучением даже для самих индейцев, но военные в таких условиях продвигались еще медленнее; таким образом, у безоружных индейцев появлялась хоть какая-то фора во времени. Точно так все и происходило на этом континенте в течение последних пятисот лет: одни шли вперед, другие отступали,