совершенно забыла о конечной цели всей этой операции; она не думала об освобождении каких-то пленных, а включилась в дело, воспринимая его как очередную захватывающую игру. Она увлеченно чертила планы, составляла списки, разрабатывала стратегию, совершенно забывая о том риске, которому подвергала в первую очередь саму себя, в глубине души уверенная, что все это не выйдет за рамки подготовительного этапа и останется на уровне споров, обсуждений и ярких лозунгов, как это часто бывало в истории нашей страны. И все же, казалось нам, вся затея была настолько дерзкой и безрассудной, что уже одним этим заслуживала счастливого финала. Команданте Рохелио намеревался осуществить ее силами небольшой группы самых опытных и отважных бойцов — семи человек, включая его самого; вождь одного индейского племени обещал помочь партизанам, предоставив им лагерь в сельве неподалеку от реки, а кроме того, вызвался переправить их на остров и затем предоставить проводников, чтобы как можно скорее покинуть опасный район. Индейцы предложили свою помощь повстанцам после того, как один из армейских отрядов устроил зачистку их деревни, оставив после себя сожженные хижины, перебитый домашний скот и изнасилованных девушек. Связь с заключенными также поддерживалась через индейцев, работавших на тюремной кухне в качестве вольнонаемных поваров. В назначенный день пленным повстанцам нужно было быть готовыми к тому, чтобы разоружить нескольких часовых и по возможности без лишнего шума пробраться во внутренний двор тюрьмы, где их должны были ждать команданте Рохелио и его люди. Мими сразу же заявила, что самое идиотское в этом, практически неосуществимом, плане — тот пункт, согласно которому заключенным придется выбираться из запертых, тщательно охраняемых камер; не нужно было обладать большим опытом подпольной и диверсионной работы, чтобы согласиться с ее, вполне очевидным, утверждением. Когда же команданте Рохелио сказал, что операция назначена на ближайший вторник, она изумленно посмотрела на него из-под накладных ресниц, сделанных из меха норки, и, судя по всему, в первый раз по-настоящему осознала, что речь идет не об игре, а о вполне реальном деле. По ее глубокому убеждению, операцию такого масштаба нельзя было проводить наугад, полагаясь лишь на волю случая. Чтобы выяснить, какие у заговорщиков перспективы, она достала карты Таро, попросила Уберто снять колоду левой рукой и разложила карты по правилам, разработанным еще во времена расцвета древнеегипетской цивилизации. После этого Мими надолго замолчала, разглядывая лежавшие перед ней карты и пытаясь вычислить зашифрованное в них послание высших сил. Уберто Наранхо наблюдал за ней с иронической улыбкой, а затем, посмотрев на меня, пробормотал, что нужно быть полным кретином, чтобы при планировании такого серьезного и опасного дела принимать во внимание мнение какой-то ряженой не пойми кого, основанное к тому же на толковании последовательности дурацких картинок.

— Во вторник ни в коем случае, только в субботу, — твердо заявила Мими, когда в раскладке появился Маг, к тому же вниз головой.

— Все произойдет тогда, когда я решу, — возразил он, всем своим видом давая понять, что не собирается даже принимать к сведению весь этот карточный бред.

— Карты говорят, что единственно возможный для тебя день — это суббота, а ты еще не дорос спорить с великими Таро.

— Во вторник.

— По субботам половине охранников дают увольнительную, и они прямиком направляются в бордель в ближайшем городке, в Аква-Санте, а другая половина смотрит бейсбол по телевизору.

Этот аргумент оказался способным заставить Уберто Наранхо изменить свои планы в соответствии с рекомендациями хиромантии и тому подобной белиберды. У них с Мими завязался оживленный разговор на тему подхода к предсказанию и формированию собственного будущего, а я вдруг вспомнила про Универсальный Материал, о чем и поспешила сообщить своим друзьям. Команданте Рохелио и Мими оторвались от карт и удивленно посмотрели на меня. В общем, забегая вперед, скажу, что, сама на то не рассчитывая, я в конце концов оказалась в компании полудюжины герильерос и месила это чертово тесто в забытой богом индейской деревушке совсем недалеко от дома турка, где я провела лучшие годы своего отрочества.

В Аква-Санту мы въехали на старой полуразвалившейся машине с крадеными номерами; за рулем сидел Негро. Городок за время моего отсутствия не слишком изменился; на главной улице выросло несколько новых домов и магазинов, над многими крышами появились телевизионные антенны, но в основном все оставалось по-прежнему: стрекотание цикад, полуденная жара и кошмар всепоглощающей, вечно наступающей на поселок сельвы — плотные заросли кустов, переплетенных лианами, начинались буквально у самой обочины шоссе. Упорные и терпеливые жители городка стойко переносили и жару, и удушливую испарину джунглей и вели постоянные арьергардные бои с наступающей растительностью, рискуя в любой момент оказаться отрезанными от остальной части страны зеленой армией вечно атакующего, не знающего пощады противника. Вообще-то мы не собирались останавливаться в городке и хотели проскочить его как можно быстрее, чтобы еще до вечера оказаться в индейской деревушке, находящейся на полпути к тюрьме Санта-Мария, и все же, увидев знакомые дома, улицы, вымытые ночным дождем, и женщин, сидевших в дверях на плетеных стульях, я упросила Негро проехать мимо «Жемчужины Востока» и, быть может, ненадолго притормозить по соседству, чтобы посмотреть на этот дом хотя бы минуту, хотя бы издалека. За то время, что меня здесь не было, в стране произошло много перемен, многое было разрушено или перестроено, многие люди умерли, уехали, не попрощавшись, или бесследно исчезли, и я не удивилась бы, увидев, что наш дом либо перестроен, либо заброшен и постепенно разрушается, как любая неиспользуемая постройка в этих краях. Каково же было мое удивление, когда я увидела дом и магазин в целости и сохранности: они выросли передо мной как какой-то прекрасный мираж. Фасад здания был отремонтирован и заново покрашен, свежей краской сверкали и окна; в витринах и на крыльце блестели современные сельскохозяйственные инструменты, кое-где виднелись продукты в современной упаковке, пылали полированными боками алюминиевые кастрюли и даже стояли два манекена в ярко- желтых париках. Уехать просто так, не заглянув в магазинчик, я не смогла. Остановившись на пороге, я обвела взглядом знакомое помещение. Здесь тоже явно был ремонт, а кроме того, в центре комнаты возвышался новый прилавок, но лежавшие по углам мешки с зерном, штабель рулонов дешевой ткани и большие стеклянные банки с карамелью остались точно такими же, как и прежде.

Риад Халаби сидел за кассой и что-то считал; одет он был, как и следовало ожидать, в белую батистовую рубашку. Его рот, как обычно, прикрывал такой же белый платок; сам он ничуть не изменился; ощущение было такое, будто расстались мы минуту назад, и я с трудом верила своим глазам: таким он мог сохраниться только в моей памяти, как и положено образу первого возлюбленного. Я робко подошла к прилавку, ощущая себя той самой семнадцатилетней девчонкой, которая села на колени к этому человеку, чтобы попросить его о драгоценном подарке — ночи истинной любви — и принести ему в жертву свою девственность, ту самую девственность, которую крестная измеряла шнурком с семью узелками.

— Добрый день… у вас таблетки аспирина не найдется? — Я с трудом заставила себя произнести хоть что-то.

Риад Халаби не оторвал ни взгляда, ни карандаша от бухгалтерской книги и лишь махнул рукой, указывая в противоположный угол помещения.

— У жены спросите, — сказал он тем же самым, безошибочно узнаваемым голосом, чуть шепелявя своей заячьей губой.

Я обернулась, готовясь к тому, что увижу учительницу Инес, ставшую наконец супругой турка, как, по моим расчетам, и должно было рано или поздно случиться; каково же было мое удивление, когда я увидела совсем юную девушку — почти девочку, лет четырнадцати, не больше, невысокую, смуглую, симпатичную, с ярко накрашенными губами. К ее лицу словно приклеилась любезная, гостеприимная улыбка; я купила у нее пачку аспирина, думая о том, что несколько лет назад этот человек отверг меня по причине моей молодости. Смешно сказать, да в то время та, которая теперь стала его женой, была еще чуть ли не в пеленках. Кто знает, как сложилась бы моя судьба, останься я рядом с этим мужчиной, но одно я могу сказать с полной уверенностью: в постели я всегда была бы довольна и счастлива. Я улыбнулась девочке с накрашенными губами, вложив в эту улыбку долю женской солидарности пополам с такой же чисто женской завистью, после чего вышла из магазина, так и не обменявшись ни словом, ни взглядом с Риадом Халаби. Мне было достаточно того, что у него, судя по всему, все шло хорошо; с того дня я вспоминаю о нем лишь как об отце, кем он фактически и был для меня несколько лет. Этот образ подходит ему куда больше, чем роль страстного любовника на одну ночь. На улице я поймала нетерпеливый взгляд Негро, который не на шутку