Так прошло три года, пока землетрясение не изменило все в жизни. В конце каникул близнецы вернулись в столицу раньше остальных — с Нянюшкой, городской прислугой и большей частью багажа. Мальчики отправились прямо в колледж, а Нянюшка и слуги к приезду хозяев привели в порядок «великолепный дом на углу».

Бланка с родителями осталась в деревне еще на несколько дней. В то время Кларе снова стали сниться кошмары, она бродила лунатиком по коридорам, будила всех криками. Целые дни она была сама не своя, замечала предупреждающие знаки в поведении животных: курицы не неслись каждый день, коровы бродили испуганные, собаки выли как по умершим, выбегали из нор крысы, выбирались из своих потайных мест пауки и гусеницы, птицы покидали свои гнезда и стаями улетали, а их птенцы кричали на деревьях от голода. Она неотрывно смотрела на еле заметный столб белого дыма, поднимавшегося над вулканом, видела изменения в красках неба. Бланка приготовляла ей успокаивающий настой и делала теплые ванны, а Эстебан достал старую коробочку гомеопатических пилюль, но кошмары продолжали сниться.

— Земля будет дрожать! — говорила Клара, все более бледная и взволнованная.

— Боже, Клара, да она всегда дрожит! — отвечал Эстебан.

— На этот раз будет иначе. Погибнет десять тысяч человек.

— Да столько людей и во всей стране не наберется, — смеялся он.

Землетрясение началось в четыре утра. Клара проснулась немного раньше от кошмарного апокалипсического сна — ей снились растерзанные лошади, люди, ползающие под камнями и среди разверзшейся земли, целые дома, уходящие в пропасть. Она встала, мертвенно бледная от ужаса, и побежала в комнату Бланки. Но Бланка, как и в другие ночи, закрыла дверь на ключ и ускользнула через окно. В последние дни перед возвращением в город летняя страсть разгорелась пуще прежнего, перед неизбежной разлукой молодые люди пользовались любой возможной минутой для любви. Ночи они проводили на реке, не ощущая холода и усталости, обнимая друг друга с силой отчаяния, и только увидев первые лучи пробуждающегося утра, Бланка возвращалась домой и влезала в окно, когда уже пели петухи. Клара подошла к дверям комнаты дочери и попыталась открыть их, но они были закрыты на ключ. Постучалась и, так как никто не ответил, побежала, обогнула дом, увидела открытое настежь окно и измятые гортензии, посаженные Ферулой. Мгновенно она поняла причину изменившегося цвета ауры Бланки, ее круги под глазами, отсутствие аппетита и молчаливость, ее утреннюю сонливость и ее вечерние акварели. В этот самый момент началось землетрясение.

Клара почувствовала, что земля трясется, и не в силах удержаться на ногах, упала на камни. Плитки черепицы сорвались с крыши и посыпались с оглушительным грохотом. Клара увидела, что стена из необожженного кирпича разломилась, словно от удара огромного топора, земля раздвинулась так, как она это уже видела в своих снах, огромная трещина, поглотив курятники, корыта для стирки белья и часть скотного двора, открылась перед нею. Резервуар с водой закачался и рухнул на землю, тысяча литров воды пролилась на уцелевших кур, в отчаянии захлопавших крыльями. Вулкан выбросил огонь и дым, подобно разъяренному дракону. Собаки сорвались с цепи и умчались, обезумев; лошади, которые избежали гибели в конюшне, нюхали воздух и ржали от ужаса, боясь выбежать в открытое поле, тополя качались как пьяные, а некоторые упали корнями вверх, раздавив воробьиные гнезда. Самым чудовищным был грохот в глубинах земли — одышка великана, которая долго слышалась, наполняя воздух ужасом. Клара попыталась дотащиться до дома, звала Бланку, но хрипы земли заглушали ее крики. Она увидела, как крестьяне в страхе выбегали из своих домов, взывая к небу, обнимая друг друга, тащили за собой детей, ногами подгоняли собак, подталкивали стариков, пытались спасти свой жалкий скарб среди обваливавшихся кирпичей и крыш, в нескончаемом гуле конца света, идущем из недр земли.

Эстебан Труэба появился на пороге дома в тот момент, когда дом раскололся, как яичная скорлупа, и в облаке пыли рухнул, расплющив его под грудой обломков. Клара поползла туда, зовя его, но никто не ответил.

Первый толчок длился почти минуту и был самым сильным из тех, что случались прежде в этой стране катастроф. Он стер с лица земли почти все, что на ней находилось, остальное разрушили меньшие толчки, которые сотрясали страну до рассвета. В Лас Трес Мариас ждали восхода солнца, чтобы сосчитать мертвых и отрыть погребенных, еще стонавших под обломками, среди них и Эстебана Труэбу, о котором знали, где он находится, но которого не надеялись откопать живым. Понадобилось четверо мужчин — ими командовал Педро Сегундо, — чтобы разрыть холм пыли, черепицы и кирпичей, заваливший хозяина. Клару оставила ее ангельская рассеянность, и она помогала оттаскивать камни поистине с мужской силой.

— Нужно отрыть его! Он жив, он слышит нас! — уверяла Клара, и это придавало им силы продолжать работу.

С первыми лучами солнца появились невредимые Бланка и Педро Терсеро. Клара накинулась на дочь и надавала ей пощечин, но тут же обняла ее, плача, радуясь, что она жива и стоит рядом с ней.

— Твой отец там! — показала Клара. Молодые люди принялись за работу наравне со всеми остальными и на исходе часа, когда в этом мире тоски взошло солнце, вытащили хозяина из его могилы. Столько костей у него было переломано, что невозможно было сосчитать, но он остался жив, и глаза были открыты.

— Нужно отвезти его в поселок, чтобы осмотрели врачи, — сказал Педро Сегундо.

Стали думать, как везти его, чтобы кости не вылезли из тела Эстебана Труэбы, словно из разорванного мешка, но тут пришел Педро Гарсиа, старик, — из-за слепоты и старости он перенес землетрясение без волнений. Он присел рядом с раненым, с большой осторожностью ощупал руками, как бы рассматривая своими старыми пальцами, его тело, пока ни один кусочек кожи, ни один перелом не оказался запечатленным в его памяти.

— Если вы его тронете, он умрет, — высказал он свое мнение.

Эстебан Труэба был в сознании, слышал его, и, вспомнив о термитной напасти, понял: старик — его единственная надежда.

— Слушайтесь старика, он знает, что делает, — пробормотал хозяин.

Педро Гарсиа попросил принести одеяло, сын и внук положили на него хозяина, осторожно подняли и переместили на стол, который соорудили в центре того, что прежде было патио, а теперь стало не более чем маленьким пространством среди щебня, трупов животных, плачущих детей, воющих собак и бормочущих молитвы женщин. Из-под руин вызволили бурдюк вина, который Педро Гарсиа разделил на три части: одну для того, чтобы обмыть тело раненого, другую для того, чтобы дать ему выпить, а третью он предусмотрительно выпил сам, прежде чем начал соединять кости, одну за другой, терпеливо и спокойно, то вытягивая здесь, то прилаживая там, вставляя каждую на свое место, накладывая лубки, заворачивая их в куски простыней, бормоча заклинания святых целителей, взывая к счастливой судьбе и Святой Деве Марии, — при этом он слушал крики и проклятия Эстебана Труэбы, не меняя покойного выражения своего лица. На ощупь он воссоздал тело так хорошо, что врачи, осмотревшие Эстебана Труэбу потом, не смогли поверить, что это было возможно.

— Я бы даже и не пытался его лечить, — признавался доктор.

Землетрясение повергло страну в траур. Мало было земле содрогаться — море отступило на несколько миль и вернулось гигантской волной, бросив корабли на холмы далеко от берега, и унесло деревушки и животных, размыло дороги и залило более чем на метр острова на юге. Некоторые здания упали, как раненые динозавры, другие рассыпались, как карточные домики, мертвых считали тысячами, и не было ни одной семьи, где не оплакивали бы близких. Соленая морская вода погубила урожай, пожары вспыхнули во многих городах и поселках и, наконец, потекла лава, и в близлежащих к вулкану деревнях все покрыл пепел — словно венец кары. Люди уже не спали в домах, боясь повторения катастрофы, сооружали палатки в пустынных местах, на площадях и улицах. Солдаты вынуждены были взять на себя ответственность за наведение порядка, мародеров расстреливали на месте, потому что пока христиане в церквях взывали о прощении за свои грехи и молили Бога смягчить свой гнев, воры рыскали в руинах и, если видели торчащее ухо с серьгой или палец с перстнем, отсекали их ударом ножа, невзирая на то, мертва ли жертва или только находится в плену развалин. Зерно сгнило, и это вызвало тяжелые заболевания по всей стране. Остальной мир, слишком озабоченный войной, едва ли узнал о том, что природа обезумела в этом далеком уголке планеты, но, тем не менее, стали поступать медикаменты, одеяла, продукты и строительные материалы — все это терялось в таинственных лабиринтах общественного управления, и годы спустя в дорогих магазинах еще можно было купить североамериканские консервы и сухое молоко из Европы по цене самых изысканных