однако слишком сближаться с ними небезопасно. Здесь, как и везде, По был обречен на одиночество — опечаленный и в то же время гордый своим отчуждением. И это сочетание одиночества, тоски, гордости и стремления излить боль души, чтобы обрести утешение, которое могли дать ему лишь мечты, впервые нашло выражение в поистине прекрасных поэтических творениях.

Ночами, после отбоя, дождавшись, когда товарищи забудутся в тяжелом, лишенном сновидений сне, который столь часто бежал от него самого, гонимый трепетом мятущейся души, он вставал с постели и садился за стол в холодной голой комнате, чтобы при свете тщательно затененной свечи предать бумаге гордые строки «Израфила». Могли ли знать его безмятежно спавшие друзья, эти усердные охотники за банальной мудростью учебников и наставлений, что среди них обитает поэт, чья лира звучит чище и сладостнее, чем песнопения божьих архангелов! Сколько истинно человеческого и земного в этой утешавшей его вере, что даже на небесах голос его возвысился бы над всеми другими и был бы им предпочтен. Из этой гигантской, почти безумной гордыни родились стихи, заканчивающиеся величественным пеаном:

Исполненные тоски по дому грезы уносили его в Ричмонд, в счастливые дни детства, к Фрэнсис Аллан и его юным друзьям. По принадлежал к тем чувствительным натурам, в которых события повседневной жизни часто отзываются мучительной болью. Она дремала, пока По оставался в давно знакомом и привычном окружении, однако новая и неприветливая обстановка пробуждала и обостряла ее, делая почти невыносимой, отчего прошлое в силу контраста начинало казаться порою райского блаженства. И его внутренний мир был столь ярок и многогранен, что перед ним бледнела и отступала реальная действительность; чувства, вызванные дорогими ему образами, рождавшимися в этом мире, По часто переносил на те места, с которыми было связано их возникновение, и потому город, дом или даже укромный уголок в саду приобретали для него черты прекрасные и романтические, как и все, что навевает сладостные воспоминания.

Одним из таких мест был в его воображении Ричмонд; дома, окрестные поля, река и призрачные образы людей, населявших далекие дни его детства, остались в окутанном золотистой дымкой крае вечной весны — Земле Обетованной его грез, в святилище, раскинувшемся на чудесном зеленом островке, затерянном в морских просторах. О милые, милые, навеки исчезнувшие лица! Шепот ласковых голосов! Бесценная, полная неизбывной печали память о минувшем!

То была невозвратная пора счастья, гармонии и любви. Эта неутолимая тоска и вечные сожаления о былом, это страстное томление души принадлежат к тому роду переживаний, которые нередко вдохновляют великие поэтические творения. Для По идеализированные образы прошлого были единственным утешением, как строки, обращенные к Елене, или эти, посвященные Саре:

Из новых стихотворений, написанных в Вест-Пойнте и Ричмонде, — «К Елене», «Спящая», «Гимн», «Страна фей», «Долина тревоги», — добавив к ним некоторые из вещей, напечатанных в Балтиморе, он составил рукописный сборник, который показал начальнику академии полковнику Тэйеру. Тот отнесся к стихам с одобрением и разрешил открыть среди кадетов подписку на публикацию сборника по 75 центов за экземпляр. Высокая оценка, которую полковник Тэйер, вероятно, дал этой поэтической работе, и помощь, оказанная им в ее издании, объясняют то восхищение, какое внушал По этот офицер — единственный человек в Вест-Пойнте, о ком позднее он отзывался с большой симпатией. Заранее получив гарантию продажи нескольких сотен экземпляров — в подписке приняли участие почти все кадеты, — По написал ньюйоркскому издателю Эламу Блиссу, который, как передают, лично приехал в ВестПойнт, чтобы договориться с молодым автором о выпуске книги в свет.

Как долго еще По оставался бы в Вест-Пойнте, обучаясь нелегким солдатским наукам, сказать трудно. Однако его решение оставить академию было ускорено происшествием, которое, как подтвердили дальнейшие события, лишило его последних надежд получить от щедрот Аллана как при его жизни, так и после смерти. Случившееся явилось полной и весьма неприятной неожиданностью.

Сержант Грсйвз, он же Задира, прождал до конца 1830 года в надежде, что задолжавший ему По все же заплатит причитавшуюся с него сумму, в чем его уверяло и письмо, присланное в мае бывшим его сослуживцем. Однако к зиме терпение солдата, который по-прежнему пребывал в крепости Монро, совершенно истощилось, и он написал теперь уже Джону Аллану, требуя немедленно покончить с делом. В руках сержанта находилось одно из писем По, где тот дерзко утверждал, что опекун его редко бывает трезвым, и компрометирующий характер этих сведений позволил кредитору быстро добиться желаемого. Разве мог такой почтенный человек, как Джон Аллан, только что вступивший в новый брак, допустить, чтобы какой-то солдафон разгуливал с письмом его воспитанника, в котором содержались столь порочащие его доброе имя утверждения. В итоге, как сообщает вторая жена Аллана, «мистер Аллан послал ему (сержанту) деньги… и лишил По своей благосклонности». По крайней мере, эту часть ее объяснения можно считать правдой от начала и до конца.

Взбешенный Аллан отправил По письмо, которое было, наверное, шедевром эпистолярной брани. Он получил его вместо поздравления с наступившим новым, 1831 годом. 3 января По написал ответ. В нем он более подробно, чем где-либо еще, излагает все обстоятельства своей предшествующей жизни.

Необходимости хранить терпение и скрывать свои чувства в надежде на будущие милости опекуна или из привязанности к Аллану, остатки которой могли еще жить в его душе, больше не существовало. Понимая, что открытый вызов ему уже ничем не грозит, По, сорвав с себя маску, бросает в лицо Аллану горькую правду.

Он признает, что действительно писал Задире и подтверждает пресловутое обвинение в пьянстве. Об истинности его По оставляет судить богу и совести Аллана. Далее он осыпает опекуна множеством упреков, которые, даже если учесть оскорбленные чувства, владевшие автором письма, звучат внушительным обвинительным актом против Джона Аллана. Его скупость, сыгравшая роковую для По роль в Шарлотсвилле, сделала свое недоброе дело и в Вест-Пойнте. Но прежде всего По укоряет Аллана в недостатке теплых чувств по отношению к себе, говоря, что лишь Фрэпсис Аллан действительно заботилась о нем как о собственном сыне. «Если бы она не умерла вдали от меня, сожалеть мне было бы не о чем».

Быть может, наиболее значительны в этом исступленном письме те места, где По пишет о своем расстроенном здоровье. Несмотря на безусловно присутствующую в них известную долю жалости к себе, в его утверждении, что он (благодарение богу!) не проживет долго и что в будущем его ожидают нищета и болезни, много печальной правды. В конце письма он объявляет о своем намерении уйти из академии. Если из дому не будет прислало необходимое письменное разрешение, лаконично уведомляет он Аллана, он покинет Вест-Пойнт в течение десяти дней. С момента же написания письма он будет пренебрегать строевой службой и посещением лекций. Письмо это, начатое 3 января, было отправлено только 5-го. Через несколько дней Аллан собственной рукой написал на обороте его последней страницы: «Получив настоящее письмо 10 (января) и учтя его заключение, я не счел нужным отвечать. Запись эта сделана мной 13-го, и я по-прежнему не вижу основательных причин менять свое мнение. Не думаю, чтобы в юноше было хотя бы одно доброе качество. Пусть поступает, как хочет. Я мог бы, впрочем, спасти его, но только не на тех условиях, о каких он говорит, ибо не верю ни единому его слову. Письмо это — наглое и несправедливое измышление».

Сокрушить оковы военной дисциплины оказалось делом более долгим, чем предполагал По. Согласия Аллана на его отставку все не приходило, и молодой человек вынужден был привести в исполнение свою угрозу. Больших усилий это не потребовало — надо было лишь идти по линии наименьшего сопротивления. Получив письмо из Ричмонда, По просто-напросто бросил учебу и службу. Хотя действовал он по заранее обдуманному плану, все происходившее служит в какой-то мере подтверждением его слов о том, что он слишком болен, чтобы оставаться в академии. Начиная с 7 января он перестал являться на поверки, строевые и классные занятия и даже в церковь, не подчиняясь приказам пытавшихся образумить его командиров.

28 января состоялось заседание вест-пойнтского трибунала, который должен был судить нескольких кадетов за нарушение уставных предписаний. В предыдущие две недели По с недюжинной