пониманием. Ладно, есть бог или нет его – вопрос сложный. Хоть и доказано, что нет, но он все равно должен быть, например, своя собственная совесть. Высший бог. Однако вместе с верой, с религией церковной отняли у человека очень важное в жизни действие и право, которое бы отнимать не следовало, – исповедь. Тысячу лет человека с детства к этому приучали, давно сделали душевной потребностью, жаждой к поверке и очищению совести. Наверняка в генах успело отложиться и передаться по наследству. Однако религии не стало, попов тоже – и пускай! – но куда эту жажду денешь? За десятки лет человеческую природу не перестроишь, следовало бы подумать об этом и замену найти. Вот в людях и накапливается, наслаивается одно на другое, хорошее на плохое, а сам с собой не всякий разобраться сможет, отделить зерна от плевел. И молчит человек, и носит в себе колючие, как орех, мысли. Опять же не каждый может излить душу первому встречному. Вот он и замыкается в себе, судит себя то так, то эдак. Не отсюда ли неврастения – современная болезнь, стрессы, раздраженность такая, что маленькая искра – и человек как порох? И не отсюда ли веет суховей непонимания отцами детей, детьми отцов, поколением поколения?
Одним словом, доктора прорвало перед дядей Леней. И раньше заметно было – присматривался, прислушивался к нему, словно врач через трубку, наконец поведал свою беду. Чернобай был физиком- ядерщиком, ставил опыты с атомом, по молодости и от увлечения лез куда надо и не надо, ничего, кроме науки, не помнил и облучился. Теперь вот хватился – годы-то приличные! И жизнь кругом есть, другая, с другим счастьем и радостью. Теперь бы самое время жениться, семью завести, ребенка, а нельзя, невозможно. Какая же дура за него пойдет?.. Дядя Леня подрасспросил еще, что к чему, и приуныл – жалко парня! Вон как мается, и все из-за атома проклятого. Потому, видно, и товарищи его жалеют…
Но тут его осенило. Хлопнул он по спине физика, выматерился залихватски и с удовольствием.
– А я тебя вылечу! Вот на спор: к весне бабы за тобой гужом да гужиком побегут!
Чернобай сначала не поверил. Я, говорит, к таким врачам обращался, такими снадобьями лечился – все напрасно, неизлечимая болезнь – радиоактивное облучение. Дескать, спасибо, что выслушал, что понял, что разделил со мной беду. А дядя Леня не унимается, так интересно стало, так ему захотелось вылечить атомщика, что зачесался от нетерпения. Выпили они еще, уперлись лбами за столом, как братья, и рассказал дядя Леня про орех-рогульник и про голодную зиму сорок третьего, и про шалопутное лето, и про стариков Тятиных рассказал. Подробно все, с деталями, и в таких красках, каких и не бывало сроду. Что-что, а байки травить он умел мастерски. Доктора так спирт не брал, как россказни лесника. Человек надеждой жив, особенно больной человек. Глаза у него заблестели, голос возмужал, а дядя Леня, чуя это, во второй раз о людях белой березы поведал. Короче, тут же и условились, что доктор съездит в город, возьмет там отпуск месяца на три-четыре и прикатит лечиться.
Наутро доктор уехал, едва рассвело, а дядя Леня места себе не находил. А ну как со спирту-то наврал, натрепался и лечение не поможет? Вот обман будет, вот позор! Такого человека обмануть – лучше уж головой в прорубь. От сомнений своих не выдержал и передал весь ночной разговор тете Марусе. Та как поднялась, как подсыпала соли на рану – вообще терпения не стало. Хоть догоняй доктора, падай на колени и проси прощения. Ведь человека обнадежил в таком щекотливом деле! Да разве выпросишь? Простить-то он простит, человек уважительный, но на душе его что будет?! Привык инвалидную команду на берегу под черемухами развлекать да успокаивать, но фронтовики – народ свой, понимают все и такую войну пережили, столько страданий вытерпели, что хоть заведомо обман придумай – не обманешь. Они-то всему цену знают. А этот, кроме своей науки атомной, ни черта в жизни не видел и не смыслит. Дитя в тридцать два года! Ему же – не инвалиду – протез из березовой чурки, даже из самой крепкой, не выстрогаешь…
Но что делать? Взял он пешню, веревки с куделей и пошел на Божье. Лед на озере около метра с наледью, надолбился, что руки мозжило, работу свою по лесничеству бросил на неделю. Пока Чернобай ездил в оба конца, дядя Леня четыре мешка ореха наловил, дома перечистил, высушил. Тетя Маруся помогать ему стала, хлопочет и плачет, только не за мужа – за доктора. И совет дала, мол, если в войну-то орех и в самом деле омолаживал организм, то надо не только есть его, а всю жизнь сделать, как в войну была. Может, тогда что получится.
Доктор приехал, и заметно было – радости в нем сильно поубавилось. Вроде тоже одумался и сомневаться начал. Дядя Леня взялся за лечение, бодрости на себя напустил. Кормил почти одним орехом и другой еды не давал, хотя Чернобай привез с собой много всяких продуктов. А чтобы не вводить его в смущение перед тетей Марусей, перебрался жить в кордонную избу на Божье. Правда, пришлось оттуда выселять тетю Варю, которая не хотела жить в Великанах, не выполнив плана по метлам, – ходить каждый день далековато. Однако не будешь же гостя на голодном пайке держать, а сам жрать от пуза? На его глазах? Никуда не денешься, и сам сел на скудный паек, на хлеб да картошку. Чернобаю же определил рацион зимы сорок третьего: кусочек черного хлеба, изредка – сала, картошину и вволю ореховой каши. Доктор лишь из-за стола, он ему пригоршню жареных ядер вместо семечек. И стал всюду за собой таскать, дрючок санный рубить, дрова готовить, метла вязать, короче, вся зимняя работа лесника. С утра двуручную пилу и топоры в руки и – айда в лес до ночи. Снег по горло, мерзлая древесина еще тяжелее кажется, а ее на руках надо вытаскивать. Через две недели доктор так потощал, что городские брюки сваливаться стали, поначалу кожа мешками висела, пока не растянулась и не убралась, как живот у родихи после родов. Но, несмотря ни на что, Чернобай выносил все с терпением, как когда-то свою атомную науку. Бывало, морщился, зеленел, однако пихал и пихал в себя орех-рогульник. И только раз не выдержал, говорит, затмение нашло, сорвался. Проснулся ночью, встал тихонько и полез к чугунку за картошкой. Дядя Леня услышал, отобрал сворованное, настыдил, насовестил и спать отправил.
Иногда на Божье приходила тетя Маруся, приносила свежий хлеб. Глядя на мучения доктора, однажды не выдержала: можно ли так человека мытарить? Да уж лучше жить как есть, чем эдак страдать. Хоть бы надежда была… А у дяди Лени как раз уже появлялась надежда, невидимая, но душой ощутимая. Словно кто на ухо шептал: так и дальше давай, польза будет, однако ум протестовал.
– Молчи! – пригрозил он жене. – А то и тебя на орех посажу. И сам сяду.
Как только снег сошел, работы еще прибавилось: дяде Лене план на заготовку строевого леса дали. К тому же орех надо было впрок готовить, пока он корни на дне не пустил и не пророс. И все успевали – рыбачили еще, березовый сок вволю пили, болонь скоблили и ели. Чернобай сначала неразворотливый в работе был, от голода страдал, от боли в мышцах – знамо дело, городской, к тому же умственный работник, – но весной уже вовсю был, с пилой поднаторел, с топором, а характер-то еще в науке сложился, трудолюбивый, упорный. Пока задания не выполнит – не уйдет. И несмотря на худую кормежку, показалось, даже в плечах раздался, спина выпрямилась.
Но вот уж трехмесячный отпуск к концу подходит, а толку не заметно и спросить боязно. Сам же доктор молчит. Так же молчком сходил в Великаны и дал телеграмму на работу, еще на месяц продлил. Видно, на работе начальство ему все разрешало, готовы были хоть год дать, лишь бы вылечился. Еще бы, можно сказать, сгубили парня своим атомом!
А про атом дядя Леня много чего узнал. Как, например, бомбы делают, как уран добывают, как обогащают его. И о ядерной войне наслушался, о том, что, если она случится – никто не выживет, на земле зима наступит от пыли, возможно, планета вообще с орбиты уйдет и превратится в ледяной шар. От болезни доктора, от его рассказов у дяди Лени возникла такая ненависть к атому, что на этой почве с Чернобаем даже конфликт вышел.
– За каким же ты хреном его изобретаешь? – в порыве гнева спрашивал он. – Доизобретались, наделали бомб, вашу мать… Что, ученым другой работы нет, как бомбы изобретать? Не дай бог, начнется атомная война – вы, паразиты, виноваты будете!.. Нет, не понимаю! На вид ты парень хороший, смирный, а внутри – гляди-ка! Нашел себе работу!.. Болезнью-то твоей Бог наказал! Сама природа воспротивилась!
– Ты пойми, мы научились управлять ядерной реакцией, – доказывал Чернобай. – Уже атомные электростанции строят. Мирный атом!
– А сначала чего наделали? Мирный… Не-ет, вы человеческую натуру не учли. Человек едва топор изобрел, так не лес стал рубить, а черепа проламывать!.. Пока мы дикие, пока ум у нас не созрел, атом и трогать не надо было. Запрет наложить. А когда бы человеку одна мысль убивать жуткой стала, тогда бы и изучали свой атом.
– Технический прогресс. Кроме бомб, стране дешевая энергия нужна, Алексей Петрович…
– Да кому она такая дешевая нужна?! – выходил из себя дядя Леня. – Жили без нее и еще бы прожили… Дешевая была, когда на всех речках станции стояли. А где они теперь? Все смахнули, все укрупнили, а электричество дороже. Слишком дорого обходится ваша дешевизна! Теперь вообще над
