земными страстями, а их не так-то просто выскрести из души. Но в случае с Рафаилом ничего подобного не было. Напротив, братия отнеслась к нему с любовью, а послушники… почитали его как блаженного молельника. Ведь он по собственной воле поселился в башне, совсем пустой и холодной башне. Убрал мусор, сколотил нары из нестроганых досок и молился по двадцать три часа. И спал один час. Для послушников это подвиг, объект для подражания… Рафаил оживил нашу жизнь, внес желание подвижничества во имя веры, традицию Серафима Саровского.

Бурцев никак не мог понять, что его настораживает в Александре Федоровиче, какая ускользающая деталь появилась в лице, как только он снял клобук и обнажил густые седеющие волосы, связанные в косичку. В головном уборе он казался строже, неприступней, и внешний вид его как бы полностью соответствовал внутренней сути.

– В ночь похищения кто его видел в последний раз?

– Я видел. Ушел из его кельи в двадцать три пятнадцать.

Эта точность и какая-то военная привычка называть время – штатский человек скажет «пятнадцать минут» или «четверть двенадцатого» – несколько поразил Бурцева, но он не стал сосредотачивать на этом внимание.

– Что он делал, когда вы уходили?

– Попросил благословения и встал на молитву.

– А монастырь не охраняется ночью? Ведь у вас стена разрушена…

– Тогда не охранялся, – посожалел Антоний. – Вечная наша безалаберность. Пока гром не грянет… Сейчас охраняется послушниками и собакой. Одна паломница привезла сенбернара…

– Почему решили, что он похищен? А, допустим, не ушел куда-нибудь?

– Это произошло практически на моих глазах! – слегка возмутился настоятель. – И нечего тут допускать… В три двадцать пять я пошел в храм и увидел, как двое неизвестных что-то тащат к пролому в стене. Подумал, воры. Мне и в голову не пришло, что несут человека. Было очень темно, снег еще не выпал… Я закричал, поднял тревогу и тогда заметил, что ноша у них в руках шевелится. Брат Ефрем с послушниками побежал за похитителями, но они сели в машину и уехали. Машина стояла у холма… А меня Господь надоумил – бросился к башне Рафаила, а там дверь нараспашку…

– Вы тоже спите один час?

– Нет, я сплю три часа, – ответил настоятель.

– У Губского есть близкие родственники? – Бурцев сделал пометку в блокноте.

– Эта версия отпадает. Родственники есть, но дальние, связь с ними утеряна. Вырос без отца, у матери был единственным сыном. – Антоний помедлил и добавил самое главное:

– После того как с ним случилось несчастье, мать наложила на себя руки.

– Печально… А какое же несчастье с ним случилось?

Вообще-то разговаривать с настоятелем было одно удовольствие: ответы были заготовлены заранее, и, кроме того, он словно предугадывал ход беседы и все ее повороты.

– Несчастье для матери – сын попал в закрытую психлечебницу. У безбожной женщины вырос истинно верующий сын. Разве это не Божий промысел?

– Александр Федорович, а вы все знали о прошлом Губского? О его службе, знакомствах, связях, увлечениях?

– Все, – уверенно заявил настоятель. – Но, простите, о многом не могу говорить, потому что это тайна исповеди.

– Да, понимаю…

– Должен сказать единственное: там нет ничего, чтобы заслуживало вашего внимания.

– Откуда вы знаете? – осторожно спросил Бурцев, внутренне изумившись уверенности собеседника. – В нашем деле бывает важна самая незначительная деталь…

– Я сплю по три часа, но тоже имею кое-какой духовный опыт, – нашелся Антоний. – К тому же меня окружают самые разные люди, а не только братия.

Он явно скромничал. Его опыту можно было позавидовать, и это вдруг натолкнуло Бурцева на неожиданную, но много что объясняющую мысль.

Что, если игумен Антоний из тех самых сотрудников КГБ, которых внедряли в среду духовников в хрущевские да и в брежневские годы? Эдакий монах с погонами?

Правда, по опыту Бурцев знал, что часть этих агентов секретной службы, попав в духовную среду, проникались светом православия и становились священниками. Ведь не так важно, каким путем пришел человек к Богу. Важно, что пришел…

Может, и открытие монастыря в безбожные годы Андропова каким-то образом связано с его прошлым?

– А не было звонков или писем с предложением выкупа? – Вопрос был лишним, однако следовало оттянуть время, чтобы осмыслить неожиданный вывод. – Это очень современное преступление…

– Рафаила похитили не для того, чтобы заработать, – отрезал Антоний.

– О возможности ритуального убийства я слышал. Но это не имеет под собой никаких оснований.

– Вы так считаете?.. А напрасно. Идет всеобщее наступление на Православную Церковь. Сатанисты выбирают самых чистых и самых… истовых молельников ангельского чина и проливают их кровь. А кровь, как известно, имеет сакральную суть и силу, ибо она и есть душа.

– Тонкая материя? – похвастался своими знаниями Бурцев.

– Совершенно верно, тончайшая! Пора бы отойти от материалистического понимания мира, иначе не понять происходящих в человеческом обществе процессов. Можно навсегда остаться слепым орудием в чужих руках, а если вы еще претендуете на право судить и карать…

– Я не претендую, – вставил Сергей. – Я не судья и не судебный исполнитель.

– Разумеется, и все-таки, все-таки… Что стоят ваши писаные законы против Божественного законоуложения?

– Да, согласен. Человек предполагает, а Бог располагает…

Слушая его, Бурцев почти уже утвердился в мысли, что настоятель носил погоны, и причиной тому была не только та чисто светская, военная логика, с которой он делал свои умозаключения, но и деталь, раньше ускользавшая, отец Антоний не смотрел собеседнику в глаза. Куда угодно – в переносицу, в брови, но ни разу прямо и открыто. Их так учили, чтобы не завязывать взглядами сердечных контактов, возникающих помимо воли собеседников, не пускать в свою душу.

– Пожалуй, вы правы, – покаялся и повинился Сергей. – Есть такой грех. Издержки материалистического воспитания… Можно задать вам один щепетильный вопрос? Как церковнику?

– Конечно же можно, – разрешил настоятель. – Задавайте.

– Однажды я услышал новую теорию… Будто в третьем тысячелетии православие поставит во главу угла не Христа, как мужское начало Бога, а Богородицу. И это будет новый путь развития веры.

– Безусловно это ересь, – отрезал Антоний. – Где это слышали? Кто говорил?

– Одна женщина, – интуитивно уклонился Бурцев, чувствуя его сильный и хваткий интерес. – В поезде, попутчица…

– Об этом уже говорят в поездах? – отчего-то возмутился настоятель.

– Слышал, говорят. – Следовало резко сменить тему. – Могу я получить список людей, посетивших монастырь с октября этого года? Меня интересуют все – паломники, богатые спонсоры, реставраторы или случайные прохожие.

Настоятель был готов ко всему, ибо тут же молча взял колокольчик и позвонил – вошел чернобородый привратник-секретарь. Распоряжение Антоний отдавал совершенно иным, без всякого налета светскости тоном:

– Сделай милость, брат Алексий, составь мне список наших гостей, за весь прошлый год. Инок поклонился и вышел.

– Так от кого вы слышали об этой ереси? – не забыл Антоний. – Какого возраста женщина? Может, имя помните?

– Не помню, знаете, как обычно в поезде: слова остаются, а кто говорил их – не вспомнить… Александр Федорович, позвольте мне побеседовать с братией и послушниками? – попросил Бурцев в полной уверенности, что получит отказ.