Иванович решил скрыть правду о Вере.

Будучи в армии, он объяснил начальнику узла связи суть своей просьбы, и по распоряжению того, радистка печатными буквами отбила телеграмму.

– Дорогая мамочка здравствуй вскл, – читала Нина Николаевна. – Очень хочу тебя видеть но у нас жаркая пора много работы точка.

– Это значит, там, видимо, идет сражение и у нее много полетов, – пояснил Яков Иванович.

– Не волнуйся, – продолжала читать Нина Николаевна, – я невредима и здорова точка Крепко обнимаю целую Вера. Как же не волноваться? – она с укором смотрела на мужа. – Там такое сражение, что даже родную дочь отпустить не могут.

– На войне, Нинушка, всякое бывает. Помнишь свой приезд? Я ведь был почти рядом и, кажется, должен был к тебе сюда на крыльях прилететь. Но не прилетел. Война! Война жестокая и беспощадная! И она не хочет знать ни любви, ни родства, ни личных чувств. Вот так и у Веры.

Это в какой-то мере убедило Нину Николаевну.

В один из дней недели капитан Сергиевский и Юра на машине Польщикова слетали в дивизию, в которой числился Юра.

Там Юре вручили медаль «За отвагу».

Теперь, возвратясь с наградой, Юра никак не хотел расставаться с армией, с фронтом. Лишь обещание отца устроить его в суворовское училище, об открытии которых по фронту ходили слухи, Юра согласился поехать на лето в Княжино.

В последнее воскресенье Нина Николаевна, Юра и Дуся в сопровождении Ирины Сергеевны тронулись на машине в путь.

Яков Иванович провожал их до автострады. Там Нина Николаевна, прощаясь, попросила:

– Яша, береги себя и для детей и для меня. Верушку обними и поцелуй… Жаль, очень жаль, что я ее не увидела. Чувствует мое сердце, что с ней что-то неладное…

Яков Иванович стоял до тех пор, пока машина не скрылась за рекой Вопец.

Валентинова ехала с ними до Москвы. На вокзале она взяла все заботы о билетах на себя. Посадила их в поезд, а когда он тронулся, шла, помахивая платочком, рядом с окном вагона, в которое смотрели ребята, и, ускоряя шаг, в конце концов побежала. И если бы не кончилась платформа, она бежала бы и дальше.

Двумя неделями позже с этого же вокзала Карпов провожал Галину Степановну в Княжино и еще раз клялся ей в любви и верности.

Отправив Дусю, Ирина Сергеевна загрустила. Стала совсем на себя не похожа: молчаливая, угрюмая, замкнутая. Это стали замечать не только подчиненные, но и Железнов, Хватов.

Как-то Яков Иванович пригласил ее к себе в землянку, посадил на стул и спросил:

– Что с тобой, мать Ирина? Из-за Карпова? Не таись.

Ирина Сергеевна молчала, теребя платок. Потом чуть слышно ответила:

– Да… С ним все кончено… – и, склонив голову, продолжала: – Но меня грызет страшная обида, такая, что даже хочется мстить.

– Мстить? Что ты? Это на тебя не похоже.

– Конечно, я далека от мести. Но никак не могу заглушить в себе злобу на человека, который клялся в вечной любви, в вечной верности, которому я всем своим существом, сердцем и разумом верила. И вдруг все рухнуло – любовь, мечты, надежды… И если бы не дети, – Ирина Сергеевна отвернулась в сторону и потянула к глазам платочек, – то я, кажется, безрассудно ринулась бы в пекло боя.

Яков Иванович протянул ей стакан с водой. Она отхлебнула глоток.

– Для успокоения души давай попьем чайку, – и направился к двери, чтобы приказать Никитушкину подать чай, но Ирина Сергеевна его остановила.

– Не надо. Мне пора идти. Сейчас, – посмотрела она на свои часы, – меня ждут в автобате. – И, надев берет, вышла.

Почти тут же вошел Хватов. Он остановился в дверях и, как-то странно посмотрев вслед Валентиновой, обратился к Железнову:

– Ты знаешь, почему с ней такое творится?

Яков Иванович скрывать не стал и ответил прямо:

– Знаю.

– Я поражен, – приподнял плечи Хватов, – как он мог такое совершить?

На это Яков Иванович веско ответил:

– Значит, мог. В настоящей фронтовой любви, дружище, кроме клятв и заверений, навеянных чувством страсти, нужны – святая честность, верность данному слову и такая же, как и на войне, сила воли. Чего, видимо, в какой-то мере Карпову не хватило.

– А я полагаю другое, – возразил ему Хватов. – Он испугался, что жена испортит ему карьеру…

– Согласен. Но и в таком случае я прав. У честного и волевого человека, Фома Сергеевич, карьера любви не вышибет.

– И мы с тобой защищали эту любовь, – горестно вздохнул Фома Сергеевич.

– Да, защищали. Защищали потому, дорогой комиссар, что по-родному жалели Ирину Сергеевну и плохо знали слабые черты существа Карпова. А эти слабости сидят глубоко в тайниках души и познаются они либо в бою, либо, как видишь, при разрыве любви…

Сталинградская катастрофа серьезно потрясла все слои общества фашистской Германии. Да не только Германии, но и ее союзников. Кое-кто – и в первую очередь Италия – стал подумывать о выходе из войны.

Чтобы предупредить распад фашистского содружества и поднять настроение своего народа и армии, Гитлер и его окружение, считавшие, что война еще не проиграна, решили летом 1943 года провести на Восточном фронте большое наступление. Для этого была избрана Курская дуга и разработан план «Цитадель».

10 мая на совещании в имперской канцелярии высших чинов армии и флота начальник штаба верховного командования вермахта фельдмаршал Кейтель, зная, что некоторая часть генералитета настроена против наступления, поставил вопрос: «Наступать или не наступать?» И отвечал словами Гитлера: «Мы должны наступать из политических соображений. В этом наступлении мы на голову разгромим главные силы Красной Армии, снова захватим стратегическую инициативу и наверняка добьемся изменений в нашу пользу».

План «Цитадель» таил в себе далеко идущие цели. Им намечалось двумя одновременно сходящимися ударами из районов Орла на юг и из Харькова на север окружить и уничтожить на курском выступе советские войска, а затем расширить фронт наступления, разгромить советские армии в Донбассе и, если все пойдет благополучно, ударить на Москву.

Руководство наступлением Гитлер возложил – с орловского плацдарма на командующего группы армий «Центр» Клюге, а с плацдарма севернее Харькова – на Манштейна.

Но для осуществления этого плана требовались громадные силы и средства, которых ни у генерал- фельдмаршала Клюге, ни у фельдмаршала Манштейна не хватало. И гитлеровское командование волей- неволей потянуло на Орел и Харьков войска откуда было можно – и из глубокого тыла и из-за границы. Но и этого оказалось недостаточно. И Клюге вынужден был снять часть дивизий из 3-й танковой и 4-й армий, стоявших против нашего Западного фронта, и бросить их на орловский плацдарм.

Как только разведка донесла о движении воинских эшелонов на Орел, командование фронта предложило Михаилу Макаровичу очень сложную задачу – усилить наблюдение на линии Рославль – Брянск – Карачев.

Михаил Макарович решил в районе Смоленска остаться самому с Лидой и дедом Гришей да еще подтянуть к себе тетю Стешу и взять под наблюдение 3-ю танковую армию, в район Рославля в помощь Ане направить Веру, а на линяю Брянск – Карачев перевести Клима.

– Но как это сделать? – теребя пятерней волосы, глядел он на сидевшую за столом Веру. – С тобой-то просто. Клип, будучи в Рославле, даст тебе от имени Маши телеграмму. – «Дорогая сестрица очень больна приезжай скорее целую Маша». А вот как сделать с Климом, чтобы его перебросили из Смоленского района