в тот самый момент, когда дивизия твоего отца, – Василий смотрел на Веру, – болотами вырвалась из окружения.

Сияя от счастья, Вера прошептала:

– Спасибо тебе, Клим! Действительно радостная весть.

Она уже хотела было посоветоваться с ним относительно сложившейся вокруг нее обстановки, но от станции спешил приемщик, на ходу крича:

– Арбайтен! Работайт!

Поднимаясь со шпал, Василий торопливо заговорил:

– Да, Вера, здесь на станции я слышал разговор по телефону коменданта, что, мол, обнаружена работающая в нашем районе радиостанция. Могут запеленговать. Так что работай накоротке.

– Хорошо! – кивнула Вера. Сердце в ее груди испуганно трепыхнулось.

Вера передала «Гиганту» сжатую радиограмму об отправке немецких эшелонов и сообщила, что прекращает передачи на три дня.

Утром, когда ее разбудила Устинья, комнату заливали лучи раннего солнца. Вера, еще не одетая, подбежала к окну.

– Погодка, слава богу, летная! Слава солнцу! Слава! Маша, одеваться!

Скрипнула в сенях дверь, и девушки юркнули за полог.

– Мир дому сему! Здрасте! – послышался хрипловатый голос вислогубого.

– Здравствуй, – ответила Устинья.

– А где девки-то?

– А тебе зачем?

Вера и Аня тихонько залезли на печь и там забились к самой стенке.

– Раз спрашиваю, значит, надо.

– На работу, что ль?

– Нет, по личному делу. – Семен (так звали вислогубого) прижал фуражку к сердцу и пошел к кровати. Там он рванул полог, потом заглянул под одеяло.

– Значит, ушли? – зло посмотрел он на Устинью.

– Значит, ушли, – с издевкой в голосе ответила взъерошенному Семену.

– Чего скалишься-то? – рявкнул Семен и ударил себя в грудь зажатой в кулак фуражкой. – Може, я сердцем томлюсь и, стало быть, хочу по-честному все сделать, по закону…

– Выбрось ты, Семен, эту дурь из головы…

– Как это выбрось? А коли я не могу. Коли эта штуковина, – он снова ударил себя в грудь и прижал фуражку к сердцу, – мне покоя не дает… Так что, я должен насупротив сердца идтить?

Устинья молчала, а глаза ее говорили: «Куда ты лезешь, олух царя небесного?»

Семен понял ее недружелюбный взгляд, вскипел:

– А ты как баба должна быть в понятии, что может получиться, если у мужика оно, – он несколько раз стукнул по груди, – требует соединиться со своей ухажеркой… Ну, чего молчишь? Не веришь? Аль, може, боишься? Предатель, мол… На фрицев, мол, работает… Работаю! Но фрицев я ненавижу! На них работаю только по ситуации. А так я свой человек. Русский… – И он подошел вплотную к Устинье. – А потом смотри, какая тебе от этого будет выгода. Тебя никто не тронет. Не из дома, а к тебе в дом все потечет… Потом…

– Потом ты… – Устинье хотелось бросить в глаза вислогубому «подлец!», но сдержалась, сказала по- другому: – Подожди! Не все сразу делается. А вообще-то, она, может быть, тебя и не любит вовсе…

– Это может быть, – задумался Семен. – А ты уговори ее. Ведь я хороший человек… Век тебя не забуду… Озолочу. А она мне по душе пришлась… Девка статная, красивая, да и работящая… и для дома хорошая…

Провожая Семена, Устинья бормотала:

– Хорошо, хорошо, поговорю… – Потом хлопнула дверью и выругалась: – Ах ты, мерин вислогубый, слыхали? Ну, Настя, теперь держись!

– Буду держаться, тетя Стеша, – слезая с печи, улыбнулась Вера.

– А ты не смейся, – погрозила ей Устинья. – От этого Евтиха жди лиха.

Девушки спрыгнули на пол, оделись, умылись, наскоро позавтракали и побежали на работу, но не улицей, чтобы не столкнуться с Семеном, а огородами. К воротам батальона подбежали в самый раз – было уже около семи. Они ринулись к кухне, чтобы вовремя показаться дежурному. Вдруг в той стороне, где в лесу сосредоточились части гитлеровской дивизии, загрохотали разрывы бомб, и над поселком заревели, взмывая ввысь, краснозвездные самолеты. На станции затюкали зенитки. Дежурный офицер, кинув злобный взгляд на девушек, гаркнул: «Цурик! Назад!»

Не успел заглохнуть тревожный рев паровозных гудков, как из-за леса снова показалась эскадрилья наших бомбардировщиков, держа курс на станцию. Самолеты вышли на уровень водокачки, и сразу же, с воем, выворачивающим душу, полетели вниз бомбы. Оглушительные взрывы потрясли округу. Вера и Аня, словно подтолкнутые взрывной волной, бросились в ближайшую щель. Спрятавшись за кустики маскировки, они, еле сдерживая радость, наблюдали, как по их наведению бомбардировщики «утюжили» уже дымившую черными клубами станцию.

Вера сжала руку Ани, как бы говоря: «Смотри наша работа!» Аня, взглянув на Веру беспокойным взором, прошептала:

– Вера! Там Клим…

– Клим, Анечка, не дурак. Его, наверное, там уже нет. – И вдруг из ее груди вырвался стон: «Аня!» Там, в небе над станцией, в хаосе разрывов, густо задымил краснозвездный самолет, накренился и с нарастающей скоростью полетел вниз. Вера, скрипнув зубами, еще сильнее сжала руку Ани.

– Ты чего? – тревожно взглянула на нее Аня.

– Как неудержимо хочется, Анюта, бежать туда… Не Костя ли?..

Аня ничего не сказала, лишь щекой прижалась к щеке подруги. И тут же, где-то за станцией, раздался взрыв.

Из укрытий повыскакивали ликующие солдаты. Они кричали, прыгали, толкали друг друга, тыча руками туда, где упал советский самолет. Эту неистовую оргию прекратил обер-фельдфебель. Пальнув из пистолета вверх, он скомандовал:

– Строиться!

Послышался тяжелый топот множества сапог: к станции бежал батальон, поднятый по тревоге. Когда за воротами батальон потонул в пыли, девушки быстро выбрались из щели и направились было домой, но их окликнул повар, требуя принести дров и воды. В этот момент снова показались советские самолеты, и повар опрометью кинулся в блиндаж. Теперь Вера и Аня не стали прятаться в щель: ликующая радость подавила в них всякий страх, и они стоя наблюдали, как наши самолеты продолжают бомбить станцию.

Возвращаясь с работы, Вера и Аня завернули на станцию. Их туда не пустили. Но то, что они увидели, вызвало у девушек восхищение. Славно поработали советские летчики. Здание станции сгорело дотла. Вокруг него сплошь чернели воронки. Искореженные вагоны с треском догорали. На путях, обливаясь потом, солдаты извлекали из-под обломков обгоревшие трупы.

Аня молча смотрела на группу рабочих, растаскивавших с путей разный хлам. Глаза ее заблестели:

– Клим!.. Там Клим!..

Среди рабочих разогнулась широкоплечая фигура Василия. Он снял кепку, чесанул козырьком затылок, что означало: «вижу, но подойти не могу», и снова принялся за работу.

Домой возвращались в сумерки. Устинья торопилась на край поселка к свояченице и, показав, в каких горшках еда, ушла. Не успели девушки отужинать, как в избу ввалился Семен и бесцеремонно протянул свою лапищу Вере:

– Здорово, Настя! Чего вскочила-то? Садись! Чай, я не зверь.

– Маша, зажги коптилку, – сказала Вера, обдумывая, как бы скорее выпроводить непрошеного гостя.

– Марья, не надыть! – остановил Семен. – В темноте сподручнее.