через полтора месяца начинался осенний призыв…

— Что же ты в седле сидеть не научился? Старший устыдился, покраснел и отвёл глаза.

— Не совсем ещё научился… Да ведь лошади понесли, бандюга напугал.

— Он там землю зачем-то вспахал, — добавил младший. — В дубраве.

— Землю вспахал я, — признался Ражный. — И овёс посеял, для кабанов.

Братья ещё раз переглянулись — что-то не вязалось в их выводах, а он вдруг жёстко и определённо решил во что бы то ни стало отправить парней в армию: слишком много стали видеть, и как следовало ожидать, их интерес притянулся к Урочищу и ещё долго будет подогревать воображение. А в армии за два года, если все не забудется, то останется в памяти как юношеские фантазии. Тем более, роща теперь «расконсервирована», и схватки будут довольно часто, может, до двух раз в году.

На ристалище он действительно посеял овёс, в ту же ночь после поединка — ещё отец так заметал следы…

— Дядя Слава, а почему раньше эту дубраву называли Ражное Урочище? — вдруг безвинно спросил младший.

— Ражный — значит, красивый, — пожал плечами он. — Только и всего. Красивое урочище…

— Значит, и твоя фамилия — Красивый? Юные краеведы искали какие-то доказательства, особенно старался более романтичный младший — это он опознал тогда его в роще…

На самом деле его фамилия происходила от способности входить в раж — в совокупленное состояние полёта нетопыря и волчьей прыти.

— Фамилий не выбирают, — озабоченно вздохнул Ражный. — Ребята, у меня один гость потерялся, из отдыхающих…

— Мы знаем. Встретится — выведем, — твёрдо обещал младший, а старший спросил шёпотом:

— С Кудеяром-то что делать? Уйдём в армию — будет тут пакостить… Может, вам вернуть?

— Верните мне, — согласился он. — Я его больше не отпущу. А увидите Героя — отберите у него ружьё.

Братья вытаращили глаза, зная, что Витюлю в лес палкой не выгнать, тем более с ружьём: за несколько лет жизни среди охотничьей братвы он кроме Кудеяра и малой птахи не подстрелил, а одностволку держал в каморке лишь для охраны и обороны базы.

— Мы его уже видели, — вдруг брякнул младший и посмотрел на старшего. — Полчаса назад. Ещё спросили, куда это он… А он говорит, Сергеич послал человека искать, гость потерялся…

— Ещё посмеялись, — добавил старший. — Герой говорит, этот гость жрёт гнилой сыр и тухлую рыбу. Так мы его отправили на волчью приваду. На лесовозном усу коровья туша лежит, вонища за километр…

— Я его никуда не посылал, признался Ражный. — Сам ушёл… Давайте за ним, ребята! В первую очередь!

Им не нужно было повторять дважды. Братья с места бросили коней в лёгкий галоп, смело спустились под крутой берег и, держа ружья над головами, поплыли на другую сторону рядом с конями. Ражный в тот миг ещё раз поклялся себе, что как только развяжется с «Горгоной», немедленно поедет и похлопочет перед военкомом.

Поджаров стриг теперь глазами ночные сумерки над рекой и слушал плеск воды; он чувствовал силу за этими парнями и опасался её.

Трапезниковы переплыли реку и ещё в воде оказались уже в сёдлах, так что на берег вылетели все тем же галопом и тут же пропали в подлеске.

— Кто эти люди? — насторожённо спросил Поджаров.

— Наши люди, — выразительно сказал Ражный, направляясь к лодке. — Поехали на базу!

— Ты не ответил, Вячеслав Сергеевич, — напомнил тот. — Мы никуда отсюда не поедем, пока я не услышу вразумительного ответа. Предлагаю тебе честное партнёрство или деловое сотрудничество — как хочешь. Я раскрыл тебя, Ражный. Не знаю ваших правил, но полагаю, тебя свои по головке не погладят за такой прокол. И я не отцеплюсь… Ты мне объясняешь, что такое голод! Да я вечно голоден! С самого рождения!.. Не буду рвать из тебя куски, ими не наешься — насмерть повисну, такой волчьей хваткой возьму и держать буду, пока не рухнешь. Пока не станешь моей добычей, весь целиком, с потрохами.

— В самом деле голодный… А твоя «свора» — он кивнул на другой берег, куда ушла «Горгона», — тоже вцепится? Вся сразу?

— Говорю же, это шушера! Они не при делах. Считай, это моё прикрытие.

— И Каймак?

— Когда-то мы вместе с ним начинали. Ещё в зоне; — финансовый директор почуял, что начинает продавливать соперника, и пошёл на откровенность. — К спорту он отношения не имел, но был генератором идей… Потом увлёкся… житейскими прелестями, как бывший политзаключённый, занялся правами человека. В общем, сам видишь, теперь полный идиот. Кто вкусил власти, тот ничего другого уже жрать не будет.

— Где же сейчас этот японец? — внезапно спросил Ражный.

Финансист пожал плечами.

— Исчез… Говорили, будто у нас в России и при странных обстоятельствах. Но дело не в нем, Вячеслав Сергеевич… Мы не уедем отсюда до тех пор, пока не сговоримся.

— Я думаю, зачем так много продуктов завезли? — усмехнулся он.

— Итак, ты — член тайного ордена? Или как это у вас называется?

— Добро, ну а если мы сговоримся… Что ты станешь делать? Что предлагает твой генератор идей?

— Он уже ничего не предлагает. И вообще, при делах в конечном итоге должны остаться мы с тобой, без третьего лица.

— А что хочешь ты?

Поджаров не спешил, вероятно, будучи уверенным, что додавливает соперника, и теперь опасался сделать ошибку.

— Ещё раз подчёркиваю: побуждения чисто патриотические, — уточнил он. — Понимаешь, меня всегда возмущало… Нет, точнее, бесило нашествие Востока. Имею в виду восточные единоборства. Создали моду, кич, и все ведь на пустом месте. У меня было время покопаться в этих вопросах… Все эти узкоглазые виды для легковесных, малорослых людей. Трудно представить себе, как Илья Муромец будет визжать, прыгать и бить пятками, когда у него есть руки… Да, у меня имеется сверхзадача. Я хочу внедрить и утвердить в мире русский… или правильнее, скифский стиль борьбы. Стиль для могучего, большого человека. Ты посмотри, как психология мелкого, маленького человека разъедает наше сознание? Мы и в жизни становимся каратистами, людьми с восточной психологией: нанести предательский, запрещённый удар, внезапно оказаться за его спиной, врезать по жизненно важным органам, сделать человека уродом, разорвать ему сердце или печень… Да ещё сожрать её, горячую и сырую! А где же благородство? Где бой за счёт силы духа и тела?..

Он вдруг замолчал, сам почуяв, что понесло в теорию и краснобайство; обстановка же требовала конкретики, но финансист понимал её по-своему.

Ражный и сам ненавидел маленьких людей. Он любил волков, хотя как охотник сражался и с ними. И внутренне противился таким поединкам, а более всего отношению к этому зверю в миру, особенно когда волка унижали до уровня дегенерата, одновременно поднимая травоядную тварь — зайца — на высоту благородства и справедливости.

Заячьего благородства и заячьей справедливости.

Но природа имела свои законы, несхожие с представлениями современного человечества, и продолжала по ним жить. И хитрому дрый заяц никогда не мог заменить волчьего явления силы, мужества и презрения к бренной, травоядной жизни. Лишь обнищавшие духом люди были способны из страха и собственной неполноценности возвысить трусость и примитивный разум.

— Мне хотелось бы работать с тобой вместе над этим проектом, так сказать, на условиях равноправия и осознания цели, — сделав паузу, продолжал финансовый директор. — Хочу, чтобы ты сотрудничал не потому, что я раскрыл тебя, припёр к стенке…

— А ты меня раскрыл?

Поджаров многозначительно усмехнулся, но сказал с ленцой: