чисто борцовскую фигуру на мощных, столбообразных, но невероятно подвижных ногах. Однако при этом Ражный почувствовал, что сила Скифа кроется в чем-то ином, неуловимом, ускользающем пока от сознания.

— Ты так и живёшь вдовцом? — продолжал он, тоже подтанцовывая от какого-то внутреннего нетерпения. — Да, я помню твою матушку, зашивала мне ухо. Весна же тогда мне чуть только ухо не оторвал!.. Прекрасная была женщина! Но ведь давно умерла, взял бы и женился?

— Нельзя мне во второй…

— Это почему ещё?

— Я священник, Скиф. Даже пословица есть-последняя у попа жена…

— Ах, ты!.. Из головы вылетело! Мне все кажется, холостые люди — несчастливые. Вот придёт зима, заметёт тебя тут с головой — до весны не выйдешь из логова. Тоскливо станет, поговорить не с кем. А с женой, скажу я тебе, особенно с молоденькой, так и хочется, чтоб все дороги перемело, реки разлились, мосты сгорели…

— Я одиночества не боюсь, — смиренно и стойко ответил вотчинник. — А говорю с Богом…

— Постой, постой! — внезапно спохватился инок, на сей раз уже откровенно играя склеротика. — Зачем я сюда приехал? Ты не помнишь ли. Голован?

Тот лишь ухмыльнулся в бороду, коротко глянув на Ражного, дескать, полюбуйся, каков хитрец! Не слушай, что он тут мелет, все пустое, все, чтоб молодую доверчивую душу заболтать, а тело потом положить на лопатки…

Наконец, Скиф «заметил» своего соперника, раскинул руки, будто обнять хотел.

— Здравствуй, Ражный! Здравствуй, аракс!.. Как ты на отца похож! Нет, вернее будет, на деда! — однако же по правилам только руку пожал, по-старчески слабо и долго. — И хорошо долго жить, и плохо. С Ерофеем бывал на ристалище, более суток возились, кое-как одолел. Теперь вот с его внуком судьба сводит… Да по правде сказать, и не судьба! Поединок с тобой мне ведь не по Поруке достался — Пересвет назначил. Полтора года дома сидел, в Урочищах не бывал, так Ослабу жаловаться пришлось. Так-то… А Поручный твой соперник вон под камнем лежит. Да… Может, сразу и начнём, благословясь? Что нам время- то терять? С вечерней зари и до утренней?

Отказываться от предложения соперника-инока было неловко, но в тот миг Ражный вспомнил слова отца, сказанные однажды походя и невесть по какому случаю: «Никогда не допускай двух вещей: не спи и не начинай никакого нового дела на закате. Наше время — восход».

— Я бы не прочь, Скиф. — отозвался Ражный будто бы нехотя. — Да ты на дарёном коне как ветер примчался, а я свой дар вотчиннику едва живой привёз. Боюсь, сейчас к ветеринару везти придётся.

— Начинайте, как принято, на утренней заре, — поддержал его вотчинник. — Успеете ещё намять бока друг другу…

Инок недоуменно взглянул на Голована — его советы не входили в расчёты старого поединщика, избравшего тактику мгновенного ошеломляющего натиска и жёсткого диктата. Он думал, что молодой араке сейчас хватит шапкой об землю и скажет — а давай! Тогда и вотчинник не удержит…

Но спросил совершенно о другом:

— Что это за дар такой, если на ладан дышит?

— Аракс мне волка подарил, — признался хозяин дубравы. — Но по пути сюда его подстрелили. В хлеву лежит…

— Волка? — инок глянул на своего противника с интересом и сразу переменился, вместо старчества выказывая жёсткость. — Редкостный дар… Я сам вотчинник, много всяких приношений видывал, но чтоб живого волка — даже не слыхал… А можно посмотреть, отец Николай?

Наверняка за свою жизнь он перевидал диких зверей, и его ребячье любопытство сейчас было по другой причине — хотел по дару, как по плодам, судить о древе…

— Почему бы и не посмотреть? — обрадовался Голован. — Ради Бога! Я даров не таю, у меня тут все открыто!

Молчуну действительно было худо, лежал пластом, не касаясь раны, дышал, как загнанный. При появлении Ражного чуть приподнял голову и заскулил едва слышно — никого больше не замечал.

— К тебе льнёт, — заметил инок. — Ещё не понял, что хозяин теперь другой…

— У волков нет хозяев, — Ражный пощупал нос зверя — на удивление холодный. — Они живут с человеком только при условии, если принимают его как вожака стаи.

Скиф прикинулся старчески рассеянным, покряхтел в ответ на информацию и сказал определённо:

— Да… Плохи дела. Придётся тебе, араке, ночку рядом с ним посидеть, пока кризис. Видишь, как тянется к тебе… Живая душа! Как ты считаешь, отец Николай, у зверей есть душа? Или нет?

— Господь вложит, так и в дереве душа будет, — уклонился от прямого ответа Голован, — А не вложит, так и в человеке её не будет… Ты иди отдыхать, Ражный, теперь ведь я вожак стаи…

С сумерками инок окатился ведром холодной воды, растёрся осокой и, обрядившись в штопаное холщовое рубище, расположился на голом полу в доме хозяина, подложив под голову скрученный в рулон широкий пояс поединщика. А Ражный взял у Голована кусок войлока, ушёл под дуб Сновидений и лёг там, укрывшись сухими листьями.

На заре он проснулся сам — накрапывал мелкий осенний дождик, небо затянуло, и лишь на востоке слабо пробивался дымчатый свет. Вид с холма открывался на несколько километров, и он знал, что огромное, сумеречное пространство сейчас пустынно, что нет на этих просторах ни одной живой души, однако то ли почудилось наяву, то ли это было продолжением сна или игрой воображения, но вместо лесов по обе стороны огромного поля он отчётливо увидел две стоящих друг против друга пеших рати: матово отсвечивали доспехи, поблёскивали навершия копий, и тяжело развевались на сыром ветру намокшие, огрузшие стяги.

Видение было настолько реальным, что он мог разглядывать детали одежд и вооружения близко стоящих воинов: у одного поверх кольчуги кожаное оплечье с бляшками, у другого — стальные наручи, у третьего за поясом шестопёр…

Пора было самому переодеваться в бойцовские одежды и выходить к ристалищу, а он стоял на опушке дубравы и смотрел на изготовившееся к битве воинство, пока серый рассвет не приподнял мглистое, дождевое небо и не осветил землю, обратив рати в леса с пиками елей и стягами ветвей плакучих берёз.

И все-таки к ристалищу он пришёл первым, и первым же коснулся его ладонями, стараясь не давить цветы. Нежный, чувствительный к погоде портулак не распускался и вряд ли теперь распустится: дождь усилился, и рубаха уже липла к плечам. Это считалось хорошей приметой — начинать схватку на влажной, окроплённой земле…

Она и завязалась в тот же миг, причём внезапно и сразу яростно. Скиф, будто свирепый секач, вылетел из дубравы и, не давая время на проверку и испытание соперника, навязал стремительный, боксёрский темп. Вероятно, старец долго разогревал себя перед этим и, набрав нужную температуру, как в паровозном котле, снялся с тормозов и вылетел на круг.

Надолго ли пару хватит?..

Боевая стойка у инока была странная, танцующая и открытая; он выкатывал грудь вперёд, при этом держа руки по сторонам и чуть назад, словно подставлялся, мол, на, бей, и одновременно с этим наступал, приплясывая широко расставленными ногами. Он то вызывал таким образом нападение, и Ражный проводил серию ударов, то наносил их сам, причём не сильные, молотящие — так, словно работал с оглядкой на судью, дескать, считай!

Боксёрский зачин не понравился Ражному, и он начал предлагать настоящий, кулачный, стал водить соперника по кругу, резко меняя направление. Скиф откликнулся своеобразно — заплясал, как медведь, закачался и, точно рассчитав момент, вдруг оказался с правого бока и нанёс короткий, сильный удар.

Ражный посчитал это за случайность: не мог он знать уязвимого места! Даже если встречался с Колеватьш, который видел провал напротив печени — ни один араке никогда не выдаст тайн своего бывшего соперника.

Спас от стариковского кулака неожиданный волчок — полный оборот через левое плечо и ответный удар наугад, пришедшийся вскользь по горлу. Инок не увернулся, отскочил и резко, гулко выдохнул, словно