и какой-то нереальной сутью случившегося, – казалось, отошел на мгновение! – Кирилл снова вернулся к сиреневой изгороди, сунулся в кусты – нет! Она уже глядела на него из камня! И словно осуждала или жалела – потерял, утратил меня…

Он встряхнул головой, ибо в темя уже стучала мысль-слово – жалко! Жалко! Жалко!!

«Где же ты? Где ты?! – взмолился он, прогоняя эту безысходную, последнюю мысль. – Явись! Выйди ко мне! Прости меня!»

Она не могла выйти из камня…

«Вкусивши вечный сон, ты не вкусил любви…»

Нет! Он выбежал на дорожку и устремился к церкви. Служба там уже закончилась, люди выходили, становились лицом к двери, крестились, кланялись. Перед храмом ее не оказалось, не было и среди идущих в сторону пешеходного моста – узнал бы ее фигуру, походку, ни с кем не спутал… Он чуть ли не бегом выбежал по лестнице в храм, мешая выходящим, протиснулся во внутренние двери – и здесь нет! Старухи в черном тушили догорающие свечи, а пожилой священник в фиолетовой рясе выговаривал что-то молодому, разодетому в блистающие золотом одежды.

– Простите, – вступил Кирилл. – Здесь была… Мы были вместе…

И осекся, пытаясь проглотить ком слез, забивающих горло.

– Что тебе? – мягко спросил пожилой. – Что случилось, служивый?

– Ничего, простите, – выдавил Кирилл и, пьяно качаясь, побрел к двери. На крутых ступенях оступился и выронил фуражку. Она выкатилась в открытую нижнюю дверь и пропала. Он почему-то тут же забыл о фуражке и, выйдя из церкви, сел на деревянную лавку, вкопанную в землю. В голове уже ничего не было, кроме тихого, бесконечного звона. Старушка в новом, но мятом платье принесла ему фуражку, стряхнула пыль и положила рядом, аккуратно, словно на крышку гроба, – он не шевельнулся. Время остановилось. Своим чутким, совершенно самостоятельным «инструментом» он отметил, что рядом садилась молодая пара с ребенком в сидячей коляске. А через мгновение на этом месте сидел уже мужик-пропойца с глубокими и умными глазами. Голуби под ногами собирали недолузганные семечки, а в следующую секунду на пустом асфальте прыгали воробьи…

Нужно было уходить – не сидеть же здесь вечно.

Он встал, ссутулился и, прихватив фуражку, подался было к мосту и почему-то вернулся. Ноги не слушались, возвращали его назад – испытание судьбы… «Все с Ней прошел». – Кирилл думал о ней уже не как о девушке, которую встретил на улице, – реальной и живой; она словно была уже выточена из камня. В сознании утвердился Ее образ, и безымянность лишь усиливала такое отношение к Ней.

«Все, все с ней прошел… Все принял. И не выдержал последнего… И получилось – сбежал. Сбежал!.. На миг отвлекся, потерял из виду… А в траве стояла мина…»

«Ну, налетел, наехал… ну и что? – спросил он себя бесстрастно. – Стреляться, что ли? Пойти домой проспаться, отдохнуть, погусарить с Аристархом Палычем, пострелять… И все пройдет. Развеется первое очарование… Она же изначально порочна! И порок останется на всю жизнь. Сдохну от ревности…»

«Надо еще посмотреть! – Он повернул к двери храма. – Может, где-нибудь стоит в уголке… Может, плачет!»

Его встретила черная старушка:

– Что тебе, сынок?

– Хотел посмотреть…

– Закрыто, служба кончилась, – пожалела она. – Приходи вечером, к шести часам-то как раз будет.

– Не молиться… Я просто хотел посмотреть, – залепетал он.

– Ступай тогда в нижний храм, – посоветовала старушка. – Здесь мы полы моем. А там – можно.

– В нижний? – тупо спросил он.

– Ага! Вход-то от кладбища открыт… Ты не заболел ли, паренечек?

– Спасибо, – обронил Кирилл и ушел.

«Конечно! Она вернулась к своей могиле! – догадался он и поправился: – К Той могиле…»

Он побежал на кладбище, но тут заметил старика, который сидел возле двери на корточках и курил. Дверь эта выходила прямо к богатым и старинным надгробьям, отделенным изгородью – чугунными литыми решетками.

– Дед? А что там? – Кирилл указал на дверь.

– Церква там, брат, церква, – сказал старик безразлично.

– Что же там делают?

– А Богу молятся…

– Но наверху же, – растерялся Кирилл.

– И наверху, и внизу – везде Богу молятся, – равнодушно вымолвил старик. – Один я не молюсь. Ничего не понимаю! И мне так хорошо!

Кирилл ступил за одни двери, за другие и оказался в храме. Здесь пока еще не молились, а просто стояли и ждали – старики, дети, молодые люди; здесь должно было что-то совершиться, наверное, какой-то обряд. Молодежь и дети – впереди – четверо полуголых парней стояли с краю, плечо к плечу, словно богатыри, и на другом краю – женские фигуры, обряженные в длиннополые бесформенные рубахи. Дети же, как ангелы, носились между взрослыми и веселились, совсем не стесняясь наготы. И вдруг Кирилл оцепенел: Она стояла в этом строю! Живая, телесная и неузнаваемая в рубище, похожем на саван.

Он приблизился и стал за ее спиной. Еще бы шаг – и можно прикоснуться рукой, однако незримая линия разделяла их, и Кирилл скорее почувствовал, чем сообразил, что ему сейчас нельзя переступать эту черту. «Нашел! Нашел! – торжествовал он. – Я тебя нашел, любимая…»

Сначала он испугался этого слова, странно звучащего даже в мыслях, но в следующее мгновение его озарило, хотя уже было поздно: там, на кладбище, он мог окликнуть ее этим словом! И она бы отозвалась. И слово это – единственное! – не звучало бы кощунственно… Вся беда, что оно родилось лишь сейчас, в храме, а среди могил не могло прийти в голову.

«Любимая, – почти шептал Кирилл ей в спину. – Любимая, любимая…»

Показалось, она услышала его мысли, вскинула склоненную голову и все-таки не обернулась, потому что вышел молодой священник в ризах и стал записывать имена. Все, кто готовился к обряду, собрались в полукруг, словно на сговор, и она была с ними. И тоже назвала свое имя:

– Анна.

«Анна? – повторил он. – Аннушка, Анечка…» Оно не подходило, не соразмерялось с Ней; оно было слишком коротким и малым, чтобы вместить Ее; оно несло в себе тот образ, который утвердился и жил в сознании Кирилла. Однако он избрал приемлемую форму – Аннушка и теперь приучивал язык:

– Аннушка, Аннушка, Аннушка…

Она не слышала, поскольку священники начали читать молитвы, потом чем-то мазать лоб, плечи, ноги, водить вокруг купели. Она целиком погрузилась в обряд, и Кирилл безуспешно старался поймать ее взгляд. Наконец их по очереди стали подводить к купели и плескать воду на головы. Она почему-то засмеялась и с удовольствием стала растирать воду по лицу и плечам. Тогда священник – тот самый, разодетый – плеснул на нее еще, так что рубаха на груди промокла и прилипла к телу. Она ушла от купели счастливая, скрылась за ширмой в дальнем углу, и священник проводил ее взглядом, механически плеская воду на других.

Через несколько минут она появилась уже в платье, в вырезе которого посверкивал крестик, и, не взглянув на Кирилла, пошла к выходу. Он поспешил за ней и у двери окликнул:

– Аннушка? Аннушка!

– Подслушал? – спросила она уже на улице. – Танкист – длинное ухо!

– Аннушка. – Он попытался взять ее руку.

Она отстранилась, помахала ему:

– Поразвлекались, и довольно! Прощайте, прекрасный незнакомец. Дальше нам не по пути!

И пошла спокойно, без оглядки. У Кирилла сердце оборвалось – не удержать! Однако догнал, забормотал сбивчиво и глупо:

– Прости меня… Я отвлекся там, на кладбище… Больше не повторится! Я там нашел могилы своих предков…

– Зов предков – это прекрасно, – холодно, на ходу бросила она. – Но ты меня оставил одну, сбежал, бросил. А условие было… – Аннушка вдруг замедлила шаг. – Погоди… Где ты там нашел своих предков?