правые были возмущены, но они сдерживались: им важно было знать, с кем они имеют дело, какова точка зрения рабочих. И они внимательно слушали все, что говорил их враг с трибуны.

Петровский понимал, почему тихо в зале, но именно этого он только и желал — главное, чтоб его не прервали, не заглушили криком, не лишили слова властью председателя. Он спешил высказаться.

— Раньше мы, рабочие всей России, пользовались кое-какой медицинской помощью, которая возлагалась на капиталистов; теперь же и та помощь отнимается, ибо она должна организовываться за счет рабочих. Этот закон ухудшает в значительной степени положение железнодорожников: он в большей мере понижает расчет за увечья в случае утраты рабочими трудоспособности, и за эти увечья оплачивают из того пенсионного фонда, в котором участвуют железнодорожные рабочие и служащие. И если этот закон будет применяться так, как применяют его тут, в Петербурге, то есть без выборов, а по назначению в совете присутствия по страхованию, то от этого еще хуже нам будет. Ведь организованные и сплоченные фабриканты различных предприятий возьмут в свои руки все, и мы очутимся в еще худшем положении, чем до этого были, ибо фабриканты все больше и больше хотят достигнуть того, чтобы не платить за увечья, которые мы получаем на фабриках, заводах и шахтах.

Дальше, господа, хвастаясь этими страховыми законами, господин министр совершенно забыл, — быть может, ему теперь некогда было, — сказать о том обещании, которое давалось здесь в 1905 году, — о страховании по инвалидности и старости, а тем более это было бы необходимо, что повышающаяся интенсивность эксплуатации труда рабочих при отсталом нашем техническом способе производства приводит к увеличению числа случаев увечья. А между тем прием на завод ограничен сорокапятилетним возрастом. Созданное тяжелое положение усугубляется еще тем, что вследствие обезземеления крестьянства рабочий-инвалид не в состоянии найти себе в деревне угла, и поэтому он обрекается на нищенство.

Забыло правительство о страховании по безработице…

Более того, правительство не только об этом забыло — оно не дает возможности профессиональным организациям обсуждать дело помощи своим безработным рабочим. Например, Петербургскому профессиональному обществу кожевенного производства градоначальник воспретил обсуждать вопросы помощи его безработным членам. Мало того, Петербургское присутствие по обществам и союзам внесло в уставы профессиональных обществ пункт о том, что раз безработным оказался член общества, то он уже тем самым не должен состоять и членом этого общества и пользоваться его пособием…

В рядах правых депутатов послышался смех. Петровский вскинул глаза и с бешенством взглянул в ту сторону.

— Вы, господа, напрасно смеетесь, — медленно отчеканил он. — Вы смеетесь потому, что моя речь не такая эластичная, она не разовьет у вас хорошего пищеварения. Но когда меня посылала Екатеринославская губерния и я говорил пославшим меня, что я, может быть, не сумею выразить в думе их горе, их несчастье по тому положению или по тому поведению, которым вы всегда характеризовались, — известно стране, что вы всегда хотите забить, можете засмеять неудачно выраженное, поддеть на слове, остановить, — то мне сказали рабочие: «Иди и говори, чем мы страдаем, иди и говори вместе со всеми нашими товарищами и не стесняйся». Я не буду стесняться, буду говорить, хотя бы вы, господа, и смеялись. Для вас это смех, а для нас от вашего смеха горе, и полное рабство страны именно от вашего смеха!

Григорий Иванович увидел, как кто-то, Самойлов или Бадаев, вскочил в рядах их фракции и стоя захлопал в ладоши. Его поддержали все социал-демократы и кто-то еще из левых депутатов, и минуты две в зале шумели аплодисменты, и говорить было нельзя. Товарищи вовремя ободрили его, призвали к спокойствию. Он это понял.

— Правительство также забыло, — продолжал Петровский, — о сельскохозяйственных рабочих, еще более бесправных, чем мы, промышленные рабочие. Там стачки совершенно запрещаются, а между тем эти рабочие находятся в еще большей кабале у помещиков, от разрушительной земельной политики там делается то, что делается везде. Закон страхования сельскохозяйственных рабочих необходим уже потому, что эта группа населения — многомиллионная, что вследствие введения большого числа сельскохозяйственных машин число случаев увечья растет там с каждым годом…

Я не знаю, как крестьяне, сидящие здесь, отнесутся к этому акту, но пусть вместо тех розог, которые у вас здесь защищаются, с этими вашими речами поедут туда, к себе. Что ж им будут говорить крестьяне? Чего они сидят тут и что защищают?

И опять не выдержали такого удара правые. Их ряды загудели. Самые рьяные повскакали с мест, закричали, размахивая кулаками.

Звякнул колокольчик Родзянко.

— Господа, прошу не прерывать оратора.

Но зал не унимался, а председатель больше, видимо, не желал вмешиваться.

Напрягая голос, Петровский говорил и говорил, пренебрегая возгласами возмущения. Враги, сами того не ведая, помогли ему преодолеть робость, с которой он взошел на эту трибуну. Он явился сюда для борьбы, и он будет бороться, как положено честному революционеру.

Он говорил о тяжелом труде наемной прислуги — о няньках и горничных, работающих в услужении у богатых чиновников, о беспросветной доле этих несчастных женщин, над которыми издеваются всяк и все, которых разлагают и втягивают в проституцию их же хозяева.

И опять издевательски хохотали эти лысые черепа, сверкающие ордена и монокли, эти гладкие сытые рожи. Но Петровского уже больше не смущал, не сбивал с мысли их смех. Только жаркая ненависть билась в сердце частыми толчками крови.

— Надо напомнить господину министру об обещании сократить рабочий день для взрослых рабочих и малолетних. Но теперь этим некогда заниматься, ведь теперь подъем промышленности и такая реформа может создать только ущерб для того барыша, который в настоящее время обильно течет в карманы предпринимателей. Здесь также сказывается лицемерие правительства, у которого всегда расходятся слово и дело. Теперь уже не хотят сокращать рабочего дня, а хотят только сократить рабочий день для женщин и малолетних; мы же требовали воспрещения работ для малолетних, то есть до шестнадцати лет, и шестичасового рабочего дня — от шестнадцати до восемнадцати лет. Затем мы требовали четырехнедельного отпуска, запрещения работ для женщин за четыре недели до родов и на восемь недель после родов, с сохранением заработной платы. И об этом правительство забыло.

Петровский перечислял новые и новые факты произвола и чудовищной эксплуатации рабочих. Он говорил о тяжелейших условиях труда, об отсутствии минимальных санитарных условий и мерах безопасности в горнорудной и текстильной промышленности, из-за чего рабочие заболевают чахоткой и бегут с шахт и фабрик.

— Правительство душит всякое жизненное проявление как экономической, так и политической деятельности рабочего класса, — говорил Петровский. — Оно хочет затравить, загнать нас в подполье. Но это ему не удастся, так как без борьбы наше положение было бы еще гораздо хуже и все русское общество было бы далеко не в таких условиях культурной и общественной жизни, в которых теперь оно находится. Мы обвиняем правительство в том, что оно никогда не было беспристрастным, а всегда имело две мерки: одну из них для предпринимателей, которым все разрешалось, а другую — для рабочих, которым не разрешалось ничего…

Из зала послышался визгливый крик:

— Лжете! Обычная социал-демократическая пропаганда! Назовите примеры!

Петровский нахмурился, отложил в сторону очередной листок с текстом речи.

— Я укажу и примеры, — негромко сказал он. — Господа, я не буду множить их, но скажу, что в Екатеринославе шестьдесят человек каталей были арестованы только за то, что они подали требование о повышении заработной платы. В Петербурге ни одна стачка, какая бы мирная она ни была, не проходила без арестов. Например, в сентябре месяце стачка булочников привела к тому, что было арестовано свыше ста двадцати человек; стачка почтовых рабочих на Гутуевском острове вызвала арест шестнадцати человек, и, наконец, стачка на колбасной фабрике Бычкова — даже кадета Бычкова! — вызвала арест тридцати пяти человек, и каждый из них был осужден на один месяц.

Голос Петровского налился силой и гневом.

— Вспомните, господа, про Ленские события, про Ленские расстрелы, про то, что и там рабочие шли с трубочкой в руках — подать прошение об улучшении быта рабочих. Вам известно всем циничное заявление господина министра внутренних дел… Это отодвигает нас как будто в глубь веков, когда существовали