Роза, заручившись поддержкой Мэла Рэндона, стала честно рассказывать все, что знала.
– Моя сестра Анна Лассаль и этот человек Мэл Рэндон любят друг друга, – сказала Роза, чуть не плача.
– Ах! – сказал зрительный зал.
– И как давно продолжается их любовь? – спросил обвинитель.
– Больше двадцати лет.
Тут у зрительного зала глаза и вовсе на лоб полезли.
– Больше двадцати лет? – не поверил своим ушам судья.
Обвинитель покровительственно помахал ему рукой, мол, он сейчас сам во всем разберется. Зрители сидели, практически не дыша, им нельзя было пропустить и слова из столь вопиющих подробностей.
– Что мешало все эти годы вашей сестре, которая присутствует тут на скамейке обвиняемых, и этому человеку Мэлу Рэндону быть вместе? – спросил обвинитель.
– Больная жена Мэла Рэндона, – вздохнула моя толстая сестра Роза.
– Ух, ты! – громко сказал кто-то в средних рядах.
– Чем им мешала больная жена Мэла Рэндона? – спросил обвинитель.
– Протестую, – вскочил мой адвокат.
– Отклоняется, – отмахнулся от него судья.
Он облокотил на пухлую руку толстый подбородок и увлеченно внимал делу.
– Мэл Рэндон очень ответственный человек, – сказала моя сестра, – он не мог бросить жену в таком больном состоянии.
– Ваша честь, я не понимаю, какое это может иметь отношение к нашему делу, – опять встрял мой адвокат.
Он вскакивал каждый раз, как резиновый мячик, и мешал суду.
– Это имеет к нашему делу очень прямое отношение, – опять отвлекся судья.
– И как отреагировала подсудимая Анна Лассаль на ваше предложение отравить больную жену Мэла Рэндона? – постарался не отвлекаться от темы обвинитель.
– Она мне ничего не ответила, – развела руками в стороны моя сестра.
– Но хоть как-нибудь обвиняемая Анна Лассаль отреагировала на ваше предложение? – стал выяснять подробности обвинитель.
– Она молча встала и вышла из дома на улицу, – подробно сообщила суду моя сестра.
– У меня больше нет вопросов к этому свидетелю, – сказал довольный обвинитель.
Настала очередь моего адвоката.
– Как вы думаете, – спросил он сестру, – почему женщина, даже не пытавшаяся в течение всех этих лет убрать с дороги соперницу, в конце концов якобы оказывается способной убрать ненужного человека на пути своей племянницы?
– Протестую, – лениво встал с места обвинитель, – раздумья свидетеля по данному поводу к делу не относятся.
– Протест принимается, – сказал судья и сладко зевнул.
Еще почему-то я запомнила выступление своего соседа Фила Хаггарда.
– Я знаю Анну Лассаль больше двадцати лет, – сказал Фил Хаггард, – она не могла так поступить.
– Как вы уже поняли, – сказал обвинитель, – ваши личные размышления по поводу данной ситуации суд учитывать не может, так что, будьте добры, изложите нам какие-нибудь факты по существу. Не было ли у вас, например, когда-нибудь разговоров о ядах или об отравлениях с подсудимой Анной Лассаль?
– Я и так говорю по существу, – твердо сказал Фил, – у Анны всегда была собственная философия в этой жизни. Она считала, что все должно идти так, как идет, и люди в любой ситуации остаются сами собой, а их чувства остаются их чувствами. И как бы далеко ни находились от людей точки приложения их чувств, для полноценной внутренней жизни людей это обстоятельство ничего не меняло.
– Все слишком запутано, – поморщился обвинитель, – будьте добры, поясните, – абсолютно безразличным голосом попросил он.
– Анна столько лет могла любить человека, который не был ежесекундно рядом с ней. Но смысл жизни для нее все равно не был утерян. Ее смысл жизни был именно в том, что в ее жизни была эта любовь. И на большее она не претендовала, потому что, как я уже сказал, она всегда воспринимала эту жизнь такой, как есть. Так почему вы думаете, что для своей племянницы Анна Лассаль смогла бы сделать то, в чем вы ее пытаетесь тут обвинить?
– А может, она как раз вполне могла это сделать именно потому, что за долгие годы в корне усомнилась в жизнеспособности своей философии?
– Анна никогда не могла в этом усомниться, потому что в этом подходе к жизни, к людям и к чувствам всегда была суть этой женщины.
Обвинитель больше не мог это выносить.
– Прошу прощения, – сказал он Филу Хаггарду, – но ваши личные догадки по поводу сути обвиняемой никак не могут быть приняты судом.
Обвинитель и судья понимающе посмотрели друг на друга и одобрительно друг другу кивнули.
* * *
Дальше был вызван давать показания Мэл Рэндон. Проходя мимо меня, он незаметно подмигнул мне, и мне стало гораздо легче.
– Припомните, пожалуйста, были ли у вас с подсудимой когда-нибудь разговоры о ядах или отравлениях? – вежливо попросил его обвинитель.
Мэл Рэндон посмотрел на меня, а я на него.
Я вспомнила, что в самом начале лета что-то говорила ему в этом духе. Это было тогда, когда мы с ним устроили пикник на берегу реки за городом, у Мэла была собрана огромная корзина продуктов, и я спросила, не мог ли в нее кто-нибудь подбросить яду для нас с ним. Я посмотрела на Мэла и поняла, что он тоже об этом вспомнил.
Да мало ли обыкновенный человек в своей жизни может говорить что-либо подобное. Что ж, теперь все эти слова суд будет притягивать за уши к процессу?
– Ну, – повторил обвинитель, – были ли у вас подобные разговоры?
– Нет, – честно соврал Мэл Рэндон, чем вызвал у суда большое разочарование.
Обвинитель развел руками, больше вопросов к данному свидетелю у него не было, да и судья потерял к несговорчивому Мэлу Рэндону весь интерес.
Я нашла глазами Нэнси, скоро должны были вызвать ее. Нэнси сидела где-то там в последних рядах, она была прозрачна как смерть. Она теребила в руках и кусала траурную повязку, висевшую у нее на шее, и к концу процесса, как я заметила, она вообще съела изрядную часть этой повязки.
Когда Нэнси вызвали давать показания, она не смогла встать с места, а тем более выйти и встать перед залом. Обвинитель подошел к ней и подставил свой мужественный локоть, чтобы помочь ей выйти и исполнить во всей этой трагедии отведенную специально для нее роль.
– Клянетесь ли вы говорить правду, только правду и ничего кроме правды? – спросили у Нэнси.
Нэнси долго думала, но у нее не было никакого выхода, и она утвердительно кивнула головой.
– Нет, – сказали Нэнси, – вы должны произнести ответ вслух.
Мне хотелось закричать, чтобы они отпустили бедную девочку и не мучили еще и ее, но кто бы меня послушал?
– Расскажите, – попросил Нэнси обвинитель, – о чем вы разговаривали со своей тетей, подсудимой Анной Лассаль, накануне известного нам трагического происшествия.
– Обо всем, – сказала Нэнси.
