быстрым беззвучным шагом. Его развевающийся халат был похож на пурпурную тогу. Лысые брови сдвинуты, глаза над маской слегка затуманены, будто у сомнамбулы.

– Дыхание автономное, ритмичное, – доложил Антон. – Тонус зрачков и мышц в норме.

– Датчики подключены, – подхватила фрейляйн Нольде. Она отвечала за работу следящей аппаратуры – электрокардиографа и кимографа. – Давление в норме. Пульс сто восемьдесят, но постепенно падает. Дыхание тридцать.

Младшая сестра, в обязанности которой входила подготовка инструментов, не сказала ничего – это было лишнее.

– Сто восемьдесят и тридцать? – хмыкнул Шницлер. – Подождем. Установите пока угол. И приготовьте материал.

Он не объяснил, как именно поднять и повернуть операционный стол – сестры и так знали. Противным словом «материал» профессор называл во время операции пациентов. Ну всё-таки не «кусок говядины».

Лоуренса перевернули на правый бок, левую руку подняли, пристегнули к дуге.

– Операционное поле…

Старшая сестра смазала костлявый бок йодом. Младшая прикрыла периферию полотенцами.

– Пульс девяносто, дыхание двадцать, – сказал Антон, которому сейчас полагалось следить за приборами.

Шницлер кивнул:

– Начинаем.

У него была привычка – во время операции проговаривать вслух всё, что он делает. Нечто вроде магического заклинания. Ассистентам же разрешалось открывать рот лишь в случае крайней необходимости.

– Начали. Оп-ля.

Он ловко сделал надрез скальпелем вдоль межреберья. Фрейляйн Нольде быстро ухватывала кровоточащие сосуды зажимами, перевязывала, отрезала концы ниток.

Антон поймал себя на том, что даже не морщится от вида крови – так завораживала эта слаженная, почти механическая работа.

Инструменты хирургу подавала фрейляйн Нитти, по-кошачьи быстрая и точная в движениях. Приняла окровавленный скальпель, сунула прямо в пальцы Шницлеру нечто, по виду похожее на разводной ключ. Как он называется? Ах да, реберный расширитель.

Шницлер решил не перепиливать ребра, чтобы облегчить процесс послеоперационной реабилитации. Он просто их раздвинет, хоть это и сильно усложнит его задачу.

– Держалки на перикард!

Медсестра подала пинцет и иглодержатель с шелковой нитью. Через десять секунд уже были готовы два специальных шва – «держалки».

– Еще разре-език… – промурлыкал профессор, разрезая ножницами перикард между швами.

Если он начал говорить нараспев, значит, доволен ходом операции. Антон шумно вздохнул, лишь сейчас заметив, что до сего момента еле дышал.

– А вот и левое предсе-ердие… Ого, ну и размерчик!

Антон покосился на операционное поле. Оно почти целиком было занято огромным малиновым предсердием, а желудочка видно не было – он там, в глубине, маленький, темно-синий, придавленный гигантским предсердием: типичная для митрального стеноза картина.

Сердце судорожно сокращалось – и Антон поскорей отвернулся. В конце концов, его дело сейчас – следить за показаниями приборов.

Ох! Нельзя было отвлекаться!

– Пульс учащается, профессор!

– Умеренный коллапс правого легкого, – спокойно ответил Шницлер. – Это нормально, коллега. Что нужно сделать?

Нашел время экзаменовать!

– Провентилировать! – вспомнил Антон и увеличил подачу газа.

Шницлер застыл, не сводя глаз со шкалы аппарата.

– Клара! – приказал профессор.

Фрейляйн Нитти быстро подошла к Антону, и он с облегчением посторонился. Шницлер прав – у итальянки больше опыта и чувствительней пальцы. Сейчас требовалась абсолютная точность и плавность.

– Ждем пять минут, потом приступаем.

Пока пульс приходил в норму, профессору промокнули мокрый лоб.

Антон смотрел на круглые настенные часы и думал: сейчас начнется самое опасное.

Во-первых, может произойти остановка сердца из-за шока. В этом случае Лоуренса еще, возможно, удастся спасти. Но если там тромб, и он оторвется…

Или же хирург, действующий вслепую, наощупь, слишком сильно расширит отверстие, и возникнет регургитация, обратный ток крови…

– Продолжаю. – Шницлер сунул палец в рану. – Нащупал границу предсердия и желудочка… Ощущаю отчетливое диастолическое дрожание… Шить кисет!

Фрейляйн Нольде быстро и мелко задвигала руками – клала на ушко предсердия круговой шов в виде кисета.

– Хорошо. Зажим на ушко! Теперь пинцет. Ножницы…

Профессор дернул ухом в сторону Антона – и тот спохватился. Сейчас место анестезиолога по правую руку от хирурга, у изголовья. Фрейляйн Нитти осталась у кислородной машины.

– Отсекаю выше зажима… Мыть палец!

Самую ответственную часть операции Шницлер собирался провести голым пальцем.

Медсестра стянула с его правой руки перчатку и подала металлический стакан, наполненный спиртом. Профессор поболтал указательным пальцем в стакане, потом на мгновение разжал зажим и быстро скользнул пальцем внутрь сердца.

Медсестра сразу же аккуратно затянула «кисет» – у высококлассного хирурга пациент не должен потерять ни единой лишней капли крови. Теперь палец хирурга, обтянутый кисетом, плотно закрывал отверстие в предсердии. И полностью находился внутри сердца.

– Провожу пальцевую ревизию… Отлично выраженный стеноз, без ревматических бляшек, и тромба вроде нет, – с удовольствием объявил Шницлер. – Внимание. Делаю!

Этот сигнал адресовался Антону. Сейчас палец перекроет кровоток. Анестезиолог должен быть начеку.

Фрейляйн Нольде, глядя на секундомер, начала считать:

– Один… Два… Три… Четыре…

– Передняя комиссура пошла… хорошо… – приговаривал доктор, будто сам себя убеждая. – Это очень простая, совсем простая процедура… Так, так… Есть… Заднюю не успеваю…

Антон и остальные неотрывно следили за кимографом.

– …Двадцать, – сказала сестра, и хирург немедленно вынул палец.

После двадцати секунд, согласно плану операции, сердцу нужно было дать поработать, пока не восстановятся давление и пульс.

Младшая медсестра выжидательно смотрела на Антона. Он спохватился: кислород!

Через пять минут Шницлер продолжил. Следующие двадцать секунд он убирал спайки уже задней комиссуры. Потом опять – кислород и перерыв.

– Запущенный случай, – сказал он, пока фрейляйн Нольде любовно обтирала ему лоб и глаза. – Задняя комиссура ригидна, плоховато поддается. Понадобится третий заход…

И всё повторилось еще раз.

Но вот профессор закатил глаза к потолку, будто к чему-то прислушиваясь.

– Пожалуй, можно закругляться. Чисто. Пациент молодец, и мы молодцы. Сейчас будем зашивать.

Два чувства испытал Антон в эту секунду. Первое было на поверхности, лучезарное и сильное: