Амин, красивый белолицый, немного полный юноша слушал Хасана, широко открыв глаза и, когда тот кончил стихи, которые читал тихо, — ему было еще трудно говорить в полный голос, — вскочил и обнял:

— Клянусь Аллахом, только ты будешь нашим первым поэтом и собеседником, как был им у нашего отца. Завистники говорят о тебе, что ты склонен проводить время с простонародьем и любишь употреблять низкие слова, но только такой человек, как ты, достоин стать нам наперсником и другом!

Хасану тогда понравился халиф — в нем было что-то от древних арабских героев и от персидских царей: ленивая величавость вдруг сменялась вспышками веселья или гнева, и тогда его бледное лицо искажалось яростью, а на губах выступала пена.

— Сегодня большая охота, — объявил Хасан Лулу, который стоял у двери в почтительной позе, скрестив руки на груди, — теперь он управляющий и старший над всеми невольниками. — Прикажи оседлать Миска.

Миск — Мускус, — его самый быстрый вороной конь, приведенный из халифской конюшни в награду за мадх, особенно понравившийся Амину, где Хасан оплакивал смерть Рашида и сразу же переходил к восхвалению его сына, молодого повелителя правоверных.

«Одно солнце закатилось, — говорил он, — но небеса не бывают без светила, и на смену ему пришло новое солнце, сияющее светом молодости и красоты». Завистливый Хузейми пытался опорочить эти стихи, говорил, что не подобает восхвалять халифа за внешность, ведь он не женщина, но Амину понравились именно эти строки — он очень ценил свою бледную кожу и приказывал подводить черной целебной краской свои небольшие круглые глаза.

Позавтракав, Хасан вышел во двор, превращенный в причудливый цветник садовником-исфаганцем, который подстриг кусты по персидскому обычаю и посадил вокруг роз ирисы и нарциссы. Его ждали два первых псаря, держа на подводках около десятка поджарых псов, и сокольничий. Серебристая птица переливчатого лунного цвета сидела у него на рукавице, голова ее была закрыта черным кожаным колпачком. Она была неподвижна, будто изваяние, и Хасану вдруг захотелось вернуться домой и составить стихи о соколе «с лунным оперением». «Напишу потом, когда вернусь», — подумал Хасан и пустил коня рысью.

Большая халифская охота была важным событием в придворной жизни, и к ней готовились заранее. Придворные покупали лучших коней, охотничьих собак и соколов, выменивали их на невольников и невольниц, заказывали за большие деньги драгоценные уздечки, одежду, украшения. Каждый надевал лучшее из того, что у него имелось, брал с собой слуг и большой запас провизии — охота продолжалась обычно несколько дней, и только самые приближенные к халифу люди допускались к его трапезе и могли не возить с собой еду.

Хасан со своими невольниками пронесся по полупустым утренним улицам, распугивая редких прохожих. Вслед им из-за глиняных оград истошно лаяли собаки.

Когда он прибыл к дворцу Хульд, охота уже выезжала. Тянулись шумные ряды придворных, каждый в сопровождении по крайней мере десятка слуг и невольников, покачивались повозки, на которых громыхали огромные котлы халифской кухни, из паланкинов, установленных на спинах верблюдов, выглядывали женщины халифского гарема — певицы, танцовщицы, служанки. Откинув покрывала, они перемигивались с мужчинами, передавали записки.

Собаки бежали, поджав хвосты и оглядываясь, наиболее злобные уже сцепились в драке, псари изо всех сил растаскивали их. Пахло псиной, пылью, конским потом, резкими мускусными благовониями.

К Хасану подскакал стражник Амина:

— Повелитель правоверных уже не раз спрашивал о тебе. Он зовет тебя — повинуйся халифу.

Увидев поэта, Амин весело улыбнулся:

— Мне говорили, что ты проводишь время с какой-то иудейкой — хозяйкой винной лавки, и мы думали, что ты не придешь.

— Это все пустые разговоры, повелитель правоверных, я расскажу лучше, как я продал бедуинам повара повелителя правоверных Харуна ар-Рашида, да упокоит его Аллах своей милостью.

Слушая рассказ Хасана, Амин хохотал, откидываясь на седле, а Фадл, ехавший рядом, слегка улыбался — он помнил, как Хасан, обозлившись на повара Харуна за то, что тот не захотел накормить его во время охоты, выехал в степь и, встретив проезжавших бедуинов, сказал, что обменяет на хорошего верблюда своего бесноватого раба, которого можно вылечить только плеткой.

Охота продолжалась четыре дня. Слуги халифа и придворные стаскивали к обозу туши убитых газелей, обдирали и вешали на деревянные распялки лисьи шкуры, конюхи чистили усталых коней.

Амин с ближайшими людьми удалился в загородный дворец неподалеку от Верхнего моста.

«Бустан Муса» — «Сад Мусы» по имени старшего сына халифа назывался небольшой загородный дворец, окруженный густой пальмовой рощей, аллеями кипарисов, розовыми цветниками. Место это славилось плодородием: нигде в окрестностях Багдада не было таких фиников, айвы, винограда, дынь и арбузов.

Амин развеселился. Отослав придворных, пропыленных и уставших, которые после купания расположились в беседках у прудов сада, халиф вместе с самыми приближенными удалился в покои, выходящие на прохладный портик, уставленный цветущими розами в бесценных горшках из китайской глины.

В центре покоев, устланных нежно-голубыми коврами, небольшой трон — легкое сиденье из слоновой кости с врезанными золотыми цветами, листьями. Халиф очень любит его и повсюду возит с собой.

Хасан, певец Ибрахим, собеседник Амина Ибн аль-Мухарик и несколько человек сидят вокруг трона на бархатных подушках. Хасан, уставший после долгой скачки, замерзший на ветру, с наслаждением пьет подогретое разбавленное вино из хрустального кубка. В руке халифа оправленная в золото хрустальная чаша — он пьет только из нее: в дно ее вставлен большой изумруд, предохраняющий от яда, ее называют «Изумрудная звезда».

Амин еще не опьянел, и пока можно не опасаться, — ведь хмельной он способен на самые неожиданные поступки.

Вдруг халиф обращается к Хасану:

— Абу Али, ты давно не говорил нам ничего нового. Сложи стихи, восхваляющие нас, и мы щедро наградим тебя. — Потом прибавляет со смехом: — А если нам не понравятся твои стихи, мы искупаем тебя в том пруду.

Кровь ударяет Хасану в голову — этот мальчишка обращается с ним как с шутом! Пусть будет так, ведь молодой халиф подобным же образом обходится со всеми, кто ниже его и кого он не боится.

— Слушаю и повинуюсь, повелитель правоверных, — отвечает Хасан. — Но мне неудобно на этой низкой подушке, твое царское сиденье подошло бы мне больше.

Амин нахмурился:

— Ты дерзок сегодня, Абу Али, видно, наша благосклонность к тебе была слишком велика. Хорошо, садись на мой трон, но знай — если ты сложишь хорошие стихи, мы дадим тебе хороший подарок, а если оплошаешь — мы примерно накажем тебя!

Хасан подумал: «Будь я моложе, что бы я ему сказал!» Но, посмотрев в разрумянившееся лицо халифа, улыбнулся:

— Как ты красив, повелитель правоверных, а еще красивее ты был, помнишь, тогда, без одежды, когда купался в пруду!

Ибн Мухарик испуганно посмотрел на Хасана и толкнул его локтем, но тот, не обращая на него внимания, встал и подошел к трону. Амин подозрительно посмотрел на поэта, потом все же сошел с трона и уселся на подушку. Хасан понял, что больше шутить нельзя, — опасно. Устроившись на троне поудобнее, еще раз посмотрел на Амина, теперь уже сверху вниз, и нараспев произнес: