Занавесь всколыхнулась снова, вошел Яхья ибн Абдаллах — немолодой тучный человек, одетый с нарочитой скромностью. Все знали, что он не просто богат, а едва ли не самый богатый человек после Мухаммеда ибн Сулеймана из Басры, но он всюду подчеркивал свою умеренность, непритязательность и богобоязненность, хотя не мог удержаться от покупки молодых красивых невольниц.

— Привет тебе, повелитель правоверных! — склонил голову Яхья; правда, поклон его был не очень глубоким.

— Привет и тебе, Яхья, садись с нами.

Харун указал Яхье на сиденье рядом с собой. Ибн Абу Марьям, угодливо согнувшись и гримасничая, пододвинул ему сиденье и сел рядом на ковер, глядя в лицо снизу вверх.

Яхья нахмурился, но, сдержавшись, промолчал.

— Что привело тебя в поздний час, Яхья? — спросил Харун.

— О повелитель правоверных, завтра я покидаю Багдад и хотел бы проститься с тобой.

— Счастливой дороги, ибн-Абдаллах, и пусть Господь укажет тебе истинный путь.

Яхья кашлянул — слова Харуна звучали двусмысленно. Он вынул из широкого рукава резную деревянную коробку. «Сандаловое дерево» — определил Хасан, ощутив резкий и пряный запах.

— О повелитель правоверных, мне принесли благовоние, и я счел эту галлию достойной только тебя. Я не люблю роскоши, ведь Аллах Всевышний сказал: «Не ешьте с золотых и серебряных блюд». Но благовония допустимы и для благочестивого человека — их запах угоден Аллаху. В этой галлии, повелитель правоверных, индийская амбра, благовония из Тибета, из Хинда и Синда и лучший мускус. Посмотри, какой цвет у смеси, он подобен перьям ворона!

Яхья осторожно раскрыл коробку, вынул лежавшую сверху маленькую золотую ложку и, набрав ею немного блестящей черной смеси, протянул ее Харуну. Тот невольно отстранился:

— Мы уже умащались сегодня, положи свою коробку!

Но Яхья, вытряхнув галлию с ложечки на ладонь, бережно провел рукой по бороде, потом так же бережно положил ложечку в коробку, закрыл крышку и протянул коробку халифу:

— Возьми, повелитель правоверных, эта галлия достойна тебя!

Харун, не двигаясь, приказал:

— Пусть кто-нибудь возьмет у него коробку!

Неожиданно Ибн Абу Марьям вскочил:

— Подари ее мне, повелитель правоверных, а наши поэты прославят твою щедрость.

— Бери, — кивнул Харун.

Подскочив к Яхье, Ибн Абу Марьям выхватил коробку у него из рук. Тот смотрел на него, открыв рот, потом перевел взгляд на халифа:

— Повелитель правоверных!

Ибн Абу Марьям перебил его:

— Какая галлия! Она достойна моего зада, клянусь жизнью!

Он раскрыл коробку и, вынув пригоршню галлии, запустил руку себе в шаровары. Яхья побагровел:

— Повелитель правоверных! — прохрипел он.

Но Харун махнул рукой и засмеялся, а Ибн Абу Марьям причмокнул:

— Какая галлия! Она холодит и исцеляет, ее благоухание подобно запаху из твоих уст, о Яхья! Эй, гулям, возьми коробку, отнеси моей жене и скажи, чтобы она умастилась ею и подготовилась к моему приходу. Но сначала я должен умаститься сам!

Ибн Абу Марьям взял еще одну пригоршню галлии и намазал себе лицо. Он стал похож на уродливую обезьяну с черной мордой, Хасан видел таких в зверинце халифа.

— Нечестивец, проклятый шут, чтоб Аллах покарал тебя! — взвизгнул Яхья.

Но тот крикнул ему в ответ:

— Глупый старик, ты приходишь к повелителю правоверных, которому доступна луна с небес и все, что есть в этом мире, и хвалишься перед ним своей галлией, будто купец или разносчик! Ты не знаешь, как вести себя в его высоком присутствии!

Яхья вскочил:

— Повелитель правоверных, и ты не накажешь этого проклятого, который оскорбляет потомков пророка?

Харун пожал плечами:

— Он шутит, разве ты не видишь?

— Раз ты называешь это шуткой, ты увидишь, какую шутку приготовлю тебе я! — с вызовом произнес Яхья.

— Ты угрожаешь мне?

— Нет, просто говорю о том, что может случиться в скором времени. Привет тебе, Харун!

Путаясь в полах одежды, Яхья бросился к выходу. Все расхохотались: взбешенный старик, и правда, выглядел нелепо, особенно рядом с гримасничающим шутом. Хасан тоже смеялся. Вот как шутят во дворце повелителя правоверных! Басрийские лодочники и багдадские мясники намного изобретательнее в своих насмешках. По правде говоря, Хасан не ожидал этого. Но он в первый раз приглашен к халифу вечером, как придворный «собеседник» — с этого дня его должны внести в списки, и он станет получать каждый месяц жалованье, сколько — еще не знает. Фадл говорил, что все зависит от того, как он проявит себя, — сочтут ли его достаточно остроумным.

Теперь он увидел, что здесь считают «остроумием». Конечно, Хасан не сочувствовал Яхье ибн Абдаллаху, его просто поразило, какой успех имела наглая выходка халифского шута. Возможно, от него ждут шуток того же пошиба? И как непохоже то, что он видел сейчас, на тронный прием Харуна! Какими величественными и недоступными казались тогда эти люди, которые сейчас ведут себя как басрийские гуляки:

Торжественная белизна мрамора дворца Хульд, шуршание шелка одежды придворных, мягкий плеск фонтанов, доносящийся из сада и вдруг — грохот барабанов, гудение труб, поднимаются парчовые занавеси, отделяющие халифа, и все видят сначала сверкание золотого трона, усаженного драгоценными камнями. Трон стоит на высоком помосте, «возвышаясь к престолу Божьему», как любят говорить придворные поэты. Над троном возведено причудливое сооружение — дерево с золотыми листьями. Во время торжественных приемов, когда халиф допускает к себе иноземных послов, листья этого дерева колышутся — их приводит в движение хитроумное устройство с рычагами и пружинами.

А халиф в высокой шапке и парчовой просторной одежде кажется изображением чужеземного бога. Его лицо неподвижно, борода, умащенная драгоценными благовониями, лежит на груди. Фадл в длинном черном кафтане, с посохом букового дерева, ряды придворных в черной одежде, а у трона халифа Яхья аль-Бармаки, Джафар аль-Бармаки, еще кто-то из рода бармекидов.

Фадл ибн ар-Раби не раз предупреждал Хасана: «Не вздумай смеяться над кем-нибудь из рода Бармака — они могущественны и злопамятны, ведь Джафар — молочный брат Харуна, мать его кормила нынешнего халифа своим молоком, а Хайзуран нянчила Джафара, когда они были в Рее. Только Аллах знает, как велики богатства рода Бармака и каким путем они добыты».

Хасан знал, что между Фадлом и Джафаром идет постоянная борьба, но тот, кому это было неизвестно, ничего не заметил бы: на торжественных приемах Фадл проводил Джафара к халифу первым, а тот превозносил перед Харуном сдержанность Фадла, его умение держать себя и даже его внешность — высокий рост и прямую осанку…

Одного слова Фадла оказалось достаточно для того, чтобы открыть Хасану доступ во дворец Хульд, где теперь жил Харун. Поэт долго готовился к этому дню, от него зависело все его будущее. Правда, Хасан видел, что понравился халифу, но ему предстоить еще подтвердить свою славу поэта, чтобы не стать шутом вроде Ибн Абу Марьяма. Хасан отвык писать восхваления-мадхи — за то время, что он в Багдаде, пока не написал ни одного.

Хотя на столике лежала лучшая бумага и новый калам, ему не работалось. В голову лезли строки чужих стихов, легко складывались слова описаний бумаги, калама, даже циновки, но нужного — открывающих мадх строк — не было. Отчаянным усилием воли Хасан заставил себя думать. Надо начать,