Спутники Исмаила подставляют под решетку толстые деревянные колья, поднимают ее и опускают в ямы лестницы. Из ям несутся радостные возгласы, заключенные по лестницам поднимаются во двор.

— Эй, люди, вы забыли про Колодец! — кричит кто-то.

Вдруг становится тихо. Колодец — самая страшная из темниц. Посредине тюремного двора, возле дома стражников, выкопана глубокая узкая яма, не шире колодца. Внизу несколько клеток, где всегда полная темнота. Заключенным спускают раз в день на длинной веревке кувшин с водой и несколько лепешек. Даже охрана не знает, кто там находится и за какие провинности; никому не известно, кто жив, а кто умер. Это про Колодец сложили пословицу: «Кто войдет туда — потерян навеки, а кто выйдет — будто заново рожден».

Несколько человек подходят к отверстию в земле — краю Колодца и, наклонившись, заглядывают в него. Хасан протискивается и тоже пытается посмотреть. Ничего не видно. Тогда кто-то говорит:

— Нужна длинная веревка.

Один из «сасанидов» молча расстегивает кафтан. Все видят, что у него к поясу привязан большой моток тонкой, но крепкой веревки, плетенной из пальмового волокна. С ее помощью люди из воровского «братства» влезают на стены самых высоких домов, потому что на ее конце привязан стальной крюк.

Парень втыкает этот крюк в землю, пробует, крепко ли он держится, и, свесив ноги, садится на край колодца, а потом, упираясь в стенки, начинает медленно опускаться, держась руками за веревку, которая постепенно разматывается.

Все придвинулись ближе и прислушиваются. Наконец из-под земли доносится голос:

— Спустите мне фонарь, здесь совсем темно!

Ему осторожно опускают слюдяной фонарь, в котором горит масляный светильник. Через некоторое время снова слышно:

— Тяните, я нашел одного!

Стоящие наверху берутся за веревку. Им совсем не тяжело, даже не верится, что к другому ее концу привязан человек. Наконец они подтягивают веревку к краю колодца.

Все отшатываются. Над землей показывается страшное, заросшее грязными седыми волосами лицо с пустыми глазницами, покрытое коркой грязи. Молодцы подхватывают под мышки узника Колодца и ставят его, но у того подкашиваются ноги и он бессильно валится. Потом слабым голосом спрашивает:

— Какой год сейчас, люди?

Кто-то тихо отвечает:

— Сто пятьдесят четвертый год, несчастный человек.

— Сто пятьдесят четвертый год, — повторяет вышедший из-под земли, а вокруг спрашивают: «Кто ты? Сколько лет ты провел в этом подземелье? Есть там еще люди, кроме тебя?»

Но человек будто не слышит вопросов и бормочет:

— Сто пятьдесят четвертый год…

Снизу опять кричат:

— Бросайте веревку, здесь есть еще люди!

Снова вытаскивают нескольких изможденных, потерявших человеческий облик заключенных. Один из них, видно, совсем потерял рассудок: он все время бессмысленно улыбается и что-то бормочет, но никто не понимает его. Все они слепы, только один еще что-то различает. Опомнившись, люди окружают узников и куда-то уводят их.

Толпа, оставив тюрьму, направляется дальше по улице, к дворцу наместника, но тут кто-то кричит:

— Бегите, войска, сирийские конники!

Хасан плохо помнит, что было дальше. Толпа смяла его, отбросила к стене, потом втиснула в узкий переулок. Но и там его достала сабля сирийца — что-то свистнуло над ухом, лицо обожгла резкая боль, и Хасан упал.

Когда он очнулся, было уже темно, прямо в лицо ему светила луна, кругом было тихо. Хасан с трудом сел и ощупал лицо. Щека была стянута коркой — видно, кончик сабли только скользнул по щеке и рассек кожу. «Хорошо, что глаза остались целы», — подумал Хасан. Он встал и, держась за стену, побрел домой. «Только бы не напали бродячие собаки, — мелькало в голове. — Почуяв кровь, они могут наброситься и загрызть, как волки в степи».

Но по пути он встретил только нескольких прохожих, пугливо жавшихся к стенам, как и он. Словно во сне дошел Хасан до дома и, из последних сил стукнув в дверное кольцо, повалился на пороге.

Теперь Хасан в постели. Он лежит уже второй месяц. Рана почти затянулась, но началась лихорадка, которая уложила мальчика в постель. Несколько раз к нему приходил Абу Исхак, скучавший по ученику. Когда мальчик спрашивал его о том, что делается в городе, хозяин отмалчивался, но Хасан понимал, что старик не хочет тревожить его. Абу Исхак прислал лекаря, и тот заставлял пить горький отвар, излечивающий от лихорадки. Хасан тайком выливал лекарство, ел только целебный мед и жирные сладкие лепешки, которые приносил хозяин. Ему было смертельно скучно. Хотелось снова увидеть Исмаила и его друзей, услышать приятный голос Валибы.

Сегодня Хасан чувствовал себя совсем хорошо и решил выйти из дому, когда уйдет мать. Голова еще немного кружилась, но, когда Хасан вышел из душной комнаты и вдохнул горячий воздух улицы, он почувствовал необычную бодрость. Куда пойти? Мирбад далеко, ему туда не добраться, хозяин будет ругать за то, что вышел из дому без разрешения лекаря. Хасан решил немного побродить по городу.

Он щурился, потому что глаза его отвыкли от яркого света — в комнате всегда было полутемно. Он пошел наугад и очутился в незнакомом переулке. На углу стоял высокий дом с балконами и надстройками, на просторной крыше стояла коза, которая уставилась желтыми недобрыми глазами на мальчика. Хасан хотел повернуть обратно, но в это время из здания вышли двое. Один — высокий толстый старик с длинной седой бородой. У него выпученные воспаленные глаза, затянутые белесыми бельмами, нижняя губа брезгливо оттопырена. Второй худощавый невольник-поводырь. Он вел старика за руку, а тот недовольно ворчал:

— Им не нравится, что я посвятил свои стихи нашей Рабаб. Эти ничтожные обвиняют меня в том, что мои стихи о ней низменны. Послушай, что я написал:

Во-первых, они не поняли, что это стихи шуточные, и, кроме того, что бы мы ели с тобой, если бы не Рабаб и ее куры! Пришлось бы нам покупать яйца на рынке, а эти мошенники безбожно обманывают и продают честным людям только тухлые яйца. А сейчас, после смуты, на рынке и вовсе нет ничего, так что выходит, что Рабаб спасла нас от голодной смерти.

— Не обращай внимания на них, господин Абу Муаз, это все пустое дело, лишь бы не дознались, кому принадлежат стихи, которые повторяет сейчас вся Басра:

Хасан прислушался. Поводырь сказал: «Абу Муаз!» Может быть, это и есть Башшар Ибн Бурд? Ведь он тоже слеп, и, как говорят, живет недалеко от его дома.

Хасан пошел вслед за незнакомцами. Опасаясь, что поводырь прогонит его, он старался не приближаться к идущим и поэтому больше не слышал, о чем они говорят. Вот они прошли улицу и свернули направо. Знакомое место — рынок зеленщиков. От него отходит Восточная улица.