дверью.
Сулейман хлопнул в ладоши. Сразу вошли несколько человек, видно ожидавшие знака. Хасан готов был поклясться, что не знает никого из свидетелей.
— Как вы можете подтвердить, что этот человек еретик? — обратился к ним Амин.
Один из свидетелей, упавших на колени перед халифом, поднял голову:
— Однажды, когда мы вместе с ним пили вино в дождливый день…
— Поистине, то был злосчастный день, хоть и дождливый, — вставил Хасан.
— …он выставил свою чашу из беседки наружу, и в нее попало несколько дождевых капель. Тогда этот человек сказал: «Утверждают, что с каждой каплей с неба спускается ангел. Интересно, сколько я сейчас выпью ангелов небесных?» И он выпил ту воду, смешанную с вином.
— Ересь, ересь, повелитель правоверных, — закивали старцы высокими чалмами.
— Ну, что ты скажешь, Абу Нувас, и как защитит тебя на этот раз твой прославленный язык? — насмешливо спросил Амин.
— Я не скажу ничего, повелитель правоверных, раз эти надежные и почтенные люди свидетельствовали против меня, хотя я, клянусь Аллахом, не знаю ни их, ни тех ангелов небесных, о которых они говорят.
— Он снова богохульствует! — не сдержавшись, закричал Сулейман.
Амин окинул Хасана даже не враждебным, а просто холодным и безразличным взглядом:
— Эй, Каусар, распорядись, чтобы его отвели в подземелье к еретикам. Там ему, наверное, понравится больше, чем во дворце носящего царский венец.
В подземелье Хасана поместили вместе с подозреваемыми в ереси. Просторное помещение распологалось неглубоко, и сырость не чувствовалась, только ужасная духота. На этот раз оковы ему не надели; вообще, порядки оказались свободнее, чем раньше, заключенных даже прогуливали под охраной стражника, а за дирхем пропускали посетителей. В стражниках не было заметно злости, они равнодушно сидели у входа в подземелье и оживлялись, только если можно было чем-нибудь поживиться. Заключенных никто не беспокоил, и Хасану казалось, что об их судьбе просто забыли.
Он попросил одного из стражников передать записку к себе домой, и тот охотно согласился. Вернулся он очень скоро, принес одеяла, хорошей еды, бумагу и калам и долго благодарил поэта за щедрый подарок, когда получил пять дирхемов за услугу.
Хасан разделил еду между еретиками и, чтобы не скучать, сел играть с одним из них в нарды, сделанные кем-то из старожилов.
— За что тебя посадили сюда? — спросил он тощего человека с провалившимися глазами, бросавшего кости. Тот коротко ответил:
— Обвинили в том, что я поклоняюсь лжепророку Мани.
— Это правда?
Человек молча посмотрел на него и пожал плечами, и Хасан понял, что лучше больше не спрашивать. Бросая в свой черед кости, он сказал: «Наихудшая ересь, брат мой, — держать людей в заточении под землей, вдали от света и воздуха, а все остальное — дело совести каждого».
Человек кивнул головой и больше они о таких вещах не говорили.
Прошло почти три месяца. Вначале Хасану даже нравилось здесь: не нужно ничего делать, нечего желать, можно спать целый день. Еду приносил один из его гулямов, иногда он даже пытался пронести вино, но стражники отбирали его. Но постепенно все больше одолевала тоска. Ночью не спалось, мешала духота, храп или бредовые выкрики соседей. Он пробовал писать стихи, но слова казались ненужными и бледными. И все чаще тревожила мысль о смерти. Зачем он прожил жизнь; что останется после него? Раньше Хасану казалось, что у него есть множество прекрасных сочинений, но теперь, перебирая их в памяти, он находил свои стихи однообразными. Если бы начать жизнь снова, он написал бы лучше! Надо работать еще, создать такие строки, которые не забудутся никогда, но для этого прежде всего надо выйти отсюда!
Он не раз задумывался о том, что надо написать Фадлу и Амину, пусть вазир похлопочет за него, ведь Амин не помнит долго зла, да и какое зло причинил ему Хасан?!
И однажды рано утром, когда соседи еще спали, взял калам и, преодолевая внутренне сопротивление, вывел:
Потом он написал вазиру длинные стихи о том, что тот научил его благочестию и набожности своим примером. Стихи можно понять как серьезные, и как шуточные, Фадл сумеет оценить их!
Отправив со стражником бумаги во дворец Фадла, он стал ждать. И снова написал Амину, отбросив гордость и умоляя о помиловании.
Однажды в подземелье вошел маленький старик в огромной чалме. Хасан видел его не раз во дворце — это был дядя Фадла ибн ар-Ра, добрый и немного недалекий человек. Амин очень любил его именно за эти качества. Поздоровавшись и прочитав молитву, он стал опрашивать всех, за какой грех или преступление они содержаться здесь.
Когда очередь дошла до Хасана, старик спросил:
— А ты, молодец? Я смотрю на тебя, и мне кажется, что я где-то уже видел твое лицо, но не могу вспомнить. Почему ты находишься с еретиками, разве ты тоже из их числа?
— Упаси Аллах! — ответил Хасан, которого забавляла наивность старика.
Тот продолжал:
— Может быть, ты поклоняешься барану или тельцу?
— Я ем и баранину и телятину, а не поклняюсь ей, — весело ответил Хасан. — А теперь я так голоден, что могу съесть и шерсть с барана.
— Может быть, ты поклоняешься солнцу?
— Я так ненавижу его, что не сижу на солнце, особенно в полдень.
— Но за что же тебя заключили? — округлил глаза старик.
Хасан поднял руки:
— По наговору, достойный шейх, по подозрению, но я невиновен!
— Да, да, должно быть так, клянусь Аллахом, я верю тебе, ты говоришь правду, я вижу это по твоим глазам, а ведь ни один преступник и еретик не может укрыться от моего взора. О Боже! Держат в темнице невинных людей! Где же справедливость, которую завещал нам Аллах и его пророк? Я сейчас же пойду к моему племяннику, пойду к повелителю правоверных и расскажу ему о тебе, и тебя выпустят, сын мой, не беспокойся!
— Да благословит тебя Аллах, достойнейший старец! — склонился перед ним Хасан, чтобы скрыть улыбку, и еще раз удивился хитрости Фадла, умевшего помочь ему и остаться в стороне.
Прошло еще несколько дней, и Хасан начал терять надежду выйти из темницы. Но в один из нестерпимо душных вечеров он услышал шум, испуганные голоса стражников. Дверь открылась.
— Хасан ибн Хани, тебя зовет повелитель правоверных! — крикнул кто-то, и Хасан вскочил и, путаясь в полах одежды, бросился к выходу. У дверей его ждали закрытые темной тканью носилки.
— Садись, Абу Али! — сказал чей-то незнакомый голос, и Хасан увидел Каусара. — Ты не очень грязный?
— Нет, — ответил Хасан. — Нам разрешали посещать баню.
— Тогда садись рядом со мной.
Амин встретил Хасана, будто ничего не случилось. С улыбкой оглядев его, он заметил:
— Ты похудел и побледнел, Абу Али. Нам понравились те стихи, которые ты посылал дважды. Мы внимательно прочли их и нашли там подобающее узнику и грешнику смирение. К тому же за тебя просил почтенный и богобоязненный старец, к словам которого мы прислушиваемся.