накладные ресницы и подкрашивали глаза.

— Будьте любезны занять это место, — сказал аббат.

— Прямо вот это? — спросил Джордж.

— Да. Думаю, эта луза вам подойдет.

— Тогда я в нее и западаю, — ответил Джордж. Ответствовав так, сел он на краешек стула и сим замкнул собой длинную цепь монахов, собравшихся здесь.

В зале витал аромат овощей. Пар из кухни возносился к высоким стропилам трапезной, на которых висели помятые синие береты, навек отыгравшие в своих отважных и отчаянных битвах. А собрались они тут не зря. Сегодня, как и в каждый из постных дней, здесь подавали постное мясо. В непостные дни они ели сало, жир и грудинку, но в постные — только окорока и ребрышки, хотя и довольно много. Так было от начала времени и быть сему до самого конца света.

Заметив гостя — а это произошло между супом и орехами — капуцины затянули хором песню, которой они приветствовали всех посетителей. «Когда морда кирпичом, тут молитвы ни при чем», — тянули они в ликсианской манере, чье многоголосье ласкало слух и несло в себе нотки тонкой иронии.

Его угостили коричневым соусом с посеревшими кусочками бекона. Они Посерели из-за лошадиной гнили — паучьего лишайника, который в этом царстве встречался где угодно. Хотя, конечно, монастырь не мог считаться частью царства, ибо здесь служили другому Царю, но бекон, вернее, лишайник глумился даже над такой святыней.

После соуса принесли бисквиты. По размерам и форме они выглядели как трехфунтовые ядра. Монахи в шутку называли их пушечным хлебом, и дюжие слуги, шатаясь от двойных порций, вносили печенье на особых носилках. Группа прислуживающих девственниц разливала напитки — по бокалам, по полу и стенам. Им помогало несколько ручных обезьян — больших надувных игрушек, которые они прятали в своих кельях рядом с вибромассажерами и другими ручными приспособлениями. А почему бы и нет, раз никто не жаловался?

После соуса и бисквитов над головой послышался шелест крыльев. Джордж взглянул вверх и у самых стропил увидел странное зрелище. Там, наверху, где атмосфера казалась более возвышенной и чистой, чем спертый воздух, наполнявший Нижнюю часть, парило два крылатых существа. За ними, откуда-то выше и левее, доносился чарующий щебет, напоминавший ссору в стае маленьких приматов.

Аббат улыбнулся и спросил, обращаясь к Джорджу:

— Как вам понравилось наше скромное бытие?

Его толстые пальцы ловко проковыривали дыры в пушечных ядрах печенья.

— Все очень мило, — ответил Джордж. — Признаться, и не помню, сколько я не был уже где-нибудь еще в какое-то другое время.

— Это хорошо, что вы не помните, — сказал аббат. — Тем не менее мне бы хотелось пояснить вам некоторые вещи. В том числе и возможный вопрос о двух крылатых существах. Видите ли, одним из правил нашего братства является отрицание всего того, что нам не нравится.

Джордж молча кивнул. Он тоже жил по такому правилу. Рука Джорджа потянулась за соусом, и он даже глазом не моргнул, когда на подлете, у самого рта, ложка дрогнула, легла на правое крыло, и часть груза, сорвавшись с такелажных ремней, опустилась прямо на его галстук. А он предчувствовал, что впереди его ждет настоящая игра, и по такому случаю надел свой лучший костюм.

Внезапно трапеза прервалась. Дверь со скрипом отворилась, и в зал вошли несколько марьяжей, бренчавших на своих гитарах и сверкавших белозубыми улыбками из-под широких сомбреро. Джорджа удивило, что на пять марьяжей приходилась только одна дама. Она была среднего роста, но тонкие высокие каблучки делали ее более выдающейся особой. Губная помада карминного цвета тонко оттеняла ее черную масть. Дама топнула ногой и заплясала под мелодию марьяжей — совсем немелодичную мелодию, которую подхватили два трубача, пришедших позже. Однако в женщине чувствовался какой-то изъян — что-то странное, зловещее и необычное. Ах да, у нее не хватало левой кисти. Ампутированная конечность была завернута в дорогую вельветовую ткань, сверху донизу расшитую золотыми нитками.

Эта деталь не понравилась монахам. Они зашумели, и аббат сердито вскочил на ноги.

— Чем вызвано ваше вторжение? — закричал он. — Почему бы вам не пойти куда-нибудь еще с этими своими, так сказать, мелодиями?

— Мы пришли туда, куда позвало нас сердце, — ответила женщина. — И где же нам еще быть, как не в лучах прожекторов на этой сцене? Только здесь нет боли и слез! Только здесь свободная душа обретает надежду!

Монахи снова тревожно зашептались. Они уже слышали подобные доктрины, и эта ересь исходила из мира, который двигался, пульсировал и прорастал за стенами, окружавшими их фруктовые сады.

— Боюсь, мы не можем принять вас прямо сейчас, — сказал аббат. — Поэтому выбирайте: или отсюда уходим мы, или уходит эта калека!

— Ты еще не видел, на что я гожусь, — с усмешкой ответила женщина.

Она сделала властный жест, и двое марьяжей, положив на пол гитары, подбежали к ней с большой плетеной корзиной. Они открыли крышку и отступили назад.

Все замерли в молчании. Да, иногда такие моменты случаются.

Женщина склонилась над корзинкой и, ловко согнув культю, вытащила оттуда ребенка. Она подняла его вверх под гром аплодисментов, а затем вернула малыша обратно в корзину. Все были потрясены до глубины души. Оркестр грянул туш.

Джордж почувствовал легкий укол тревоги. Они делали все это нарочно — с какой-то им одной известной целью. Каждый из них знал что-то такое, чего не знал он. Но Джордж решил не поддаваться. Он вспомнил разговор с инструктором базы, где их готовили для подобных экстремальных случаев. «Присматривайся ко всему непрошеному, парень». Жаль, что он не расспросил тогда о таких конструкциях. Сказать по правде, он их никогда не понимал.

Что-то должно было произойти — возможно, то самое, чего так боялся Джордж. Кто эта женщина? Она буквально ампутировала его своей ампутированной рукой. Он решил, что с него достаточно. И прежде всего с него достаточно этого соуса.

Он встал и пошел к двери. Оркестр грянул зажигательную польку. Стены монастыря тут же охватило пламенем, и аббат, заметив опасность, схватился за свое кадило. Но он опоздал. На потолке зазмеились трещины, два крылатых создания упорхнули прочь, ребенок заплакал, а полька, выбросив спички, трусливо сбежала с места преступления. Джордж захотел уйти, не прощаясь. Да и зачем ему было с кем-то прощаться?

Внезапно пламя погасло. Когда дым рассеялся, аббат и монастырь исчезли. Рядом с Джорджем стояли женщина, марьяжный оркестр и ребенок. Хотя нет, ребенок лежал в корзине, а вместо монастырских стен вокруг них чернели зазубренные горы. Небольшую равнину покрывала желтая зачахшая трава, на которой то тут, то там белели бычьи черепа. Свист ветра казался горькой и жалобной песней. А потом земля содрогнулась, потому что на холмы упала ночь.

Позже, когда Джордж немного отдохнул, к нему в палату пришел аббат. Толстый и елейный, но с тонким намеком на озабоченность, он осторожно втиснул живот в дверной проем, а затем вошел сам, поддерживая ниспадавшие кружева своих круглых боков.

— Я заполнил их огнеупорным материалом, — объяснил он. — А как ваши дела? Во время обеда вы показались мне немного вялым.

— Теперь уже все хорошо, — успокоил его Джордж. — Где мы сейчас находимся?

— Чуть в стороне от того места, где были раньше, — ответил аббат.

— А что случилось с той женщиной, которая привела меня к вам? И с теми марьяжными игроками?

— У них оказалось несколько срочных дел, которые им потребовалось исполнить. А может быть, они просто не захотели приветствовать героя.

— Что? О ком вы говорите?

— О вас! — ответил аббат. — Вставайте! Нам пора уходить! Вы должны стать известным человеком! О вас должны узнать люди!

— Видите ли, я очень подозрительный, — начал возражать Джордж. — Людям это, конечно, понравится, но вот как быть со мной? Я не хочу становиться героем.