которое она уразумела). С овладением языком дело у бабы пошло так хорошо, что ее в пример ставили, хлопали по плечу: «О, стахановец, стахановец!» — «А я, бывало, майстру скажу: «Ну что, думм, русский Иван?» А ему и стыдно. На зло им, проклятым, хорошо работала!» В массе же и советские и прочие иноземные рабочие работали плохо.

Русские быстро сходились с французами, норвежцами, чехами и англичанами (в плену), так же ладно постигая их языки. К концу войны народы объяснялись между собой почти свободно.

Если появлялась возможность одеться (у горничных, например), либо на подарки барынь или любовников, либо по бецугшайнам — талонам на покупку одежды, либо укравши, то русские девчата выглядели изящнее немок. Даже так: если по улице шла выделяющаяся элегантностью из толпы дама (иногда с собачкой на цепочке), с половиной вероятности это была русская горничная — остовка. А мимо нее могли пройти компатриотки — остовки, истощенные, грязные, одетые нищенски. Им «не повезло». Чтобы не отличаться от немок, девчата предпочитали черное (цвет войны) и надевали шляпки с траурным крепом. И тогда можно было не надевать значок «ОСТ», унижающий и ненавидимый.

Правда, к конфузу русской женщины, а скорее к конфузу ее нищей страны, «Дуньки в Европе» порою венчались с казаками в… ночных рубашках, украшенных кружевами и шитьем, не догадываясь о назначении столь «шикарной» одежды.

Воровали остовцы ужасно. Как никакие другие народности. Тюрьмы были переполнены ими. Воров за крупные дела в Германии вешали (как и оплошавших, приученных фашизмом и войною к воровству своих же немцев). Девчата воровали от хронического голода по «барахлу». Во время бомбежек наиболее алчные грабили брошенные квартиры и даже эшелоны с товарами. На Александерплац можно было подпольно купить что угодно, хотя полиция ловила и карала беспощадно. Спекуляция преследовалась бдительно. Ею занимались и «плохие» немцы, впрочем, используя иногда русских арбайтеров как исполнителей.

Родившим женщинам всех национальностей и социальных ступеней выдавалось детское приданое и коляска, похожая в те годы, на маленький межпланетный снаряд.

А что такое «хороший бауэр» — хозяин, я узнала впервые в Потсдаме, где мы прожили лето, осень и часть зимы 44 года… Неподалеку от парка Сан-Суси, рядом с которым были наши бараки, раскинулась — деревня не деревня, может быть пригород Потсдама. Там были сады и называлось место Garten. У частных владельцев усадьб с фруктовыми садами можно было купить без карточек фрукты или овощи, но не совсем легально. Все съедобное надлежало во время войны сдавать «Рейху» — государству, оставляя лишь на собственный стол. В пищевой фонд государства сдавали даже собираемые частной инициативой дикорастущие орешки, ягоды, травы, желуди, получая взамен что-то, кажется, священное по военному времени Bohenkafe — (настоящий кофе). Оно служило как бы символом довоенного быта, у немцев расплывались улыбки при одном названии продукта. Германия гениально использовала в пищевой фонд каждое съедобное зерно. Из каштановой, например, муки изготовлялись вполне удовлетворительные эрзац-пирожные. Они продавались без карточек. Мы иронически называли их «пирожные из опилок». Конечно — суррогат, но пирожные все-таки делают жизнь наряднее! Создают тот уют, без которого немцу невозможно. Даже по линии фронта, построив блиндаж или заняв на время квартиру, солдаты прежде всего создавали уют. Даже в советских лагерях военнопленных, где немцы умирали сотнями (не только от голода — им давали 800 г хлеба, в то время, как своим — 600, сколько от климата, подавленности, болезней), они в своих бараках держали уют, сооружали удобные полочки, абажурчики, дорожки из старого толя, чем восхищали лагерное русское начальство, или, наоборот, завистливо раздражали, когда начальство было дураки. Впрочем, и японские пленные тоже украшали лагерную жизнь уютом, еще более умелым и с большим изяществом.

Так вот, эрзац-пирожные делали этот уют.

Натуральная брюква насыщала. Без карточки можно было получить так называемый gemusesuppe — брюквенный — овощной суп в каждом питающем предприятии, кроме самых фешенебельных. И, противный на вкус, но все-таки углеводистый, зуппе этот, быть может, спас жизнь не одному расконвоированному советскому пленному. Без карточек была и рыба, но она случалась редко. Из расконвоированного лагеря Вустрау под Берлином, где мы одно время жили, мужчины иногда (ежедневно было накладно) ездили в Берлин, где в столовой францисканских монахов можно было без карточек (а их у пленных вообще не было) съесть и гемюзе и рыбу. Все это была отлично продуманная государственная система общественного питания, включающая и «отверженных».

Но вернусь к «садам». С корзиночкой и в фартучке — «под немку» я отправилась в эти сады, чтобы у сговорчивых хозяев купить на деньги витаминную еду, в нашем пайке дефицитную. У садовладельцев работала советская молодежь — «остовцы», сдаваемые им государством за небольшой налог. У приветливого немца покупаю фрукты. Исподлобья глядят на меня наши девчата, работавшие в саду с лопатами и граблями. Спрашиваю по-русски, как им у этого хозяина живется. Мы в то время очень этим интересовались (для газеты), так как казаки и власовцы начали кампанию за улучшение положения восточных рабочих. Свободно живущим русским (советским) даже разрешали выбирать себе жен из девушек «остовок», и замужество такое освобождало девушку от «рабства». Наши казаки-ландскнехты, чающие обретения свободной России, приходили в женские общежития предприятий с особо тяжелым режимом или трудом, указывали пальцем на самых истощенных девчат, объявляли их своими «невестами» и уводили как своих жен. Кто так и вправду женился, кто нет, но девушка дальше работала уже «по вольному найму» что было спасительно.

Вернусь, однако, к эпизоду в Садах. Девчата ответили: живется вполне терпимо, хозяин сытно кормит, главное и борщ варят, и не бьет… А вот у соседа… начала было девчонка… Но тут хозяин, видно понявший суть нашего разговора, перебил и любезно мне улыбаясь, сказал: «Хороший хозяин понимает: если свинью плохо кормить, от нее будет мало дохода». Больше я к этому «хорошему хозяину» за фруктами не ходила.

В парке Сан-Суси воскресными вечерами местные жители не появлялись: там совершала прогулки иноземная молодежь из Садов и прислуга из потсдамских особняков. Русские, украинцы ходили стайками, как в России. Слышались гармонь и пение. И гогот наш беспардонный, и визг. Парни стояли в классических деревенских позах: избочась рукой в бедро с шапочкой на глаза. Но парней было мало. Танцы во время тотальной войны в Германии воспрещались, как и всякие публичные увеселения, закрылись даже театры. Только кино работало. Но наша молодежь все-таки отстукивала каблуками с «приговором» в укромных уголках, подальше от взоров шуцмана. И семечки, несмотря на запрещение, лузгали, быть может в посылках присланные с родины. Остовцам посылки из дому разрешали. Военнопленные же советские были посылок лишены: Сталин заявил, что своих пленных считает изменниками родины, и СССР в Международный Красный крест не вступил. Поэтому, голод так нещадно косил советских военнопленных.

После гулянья парк убирали те же остовцы, застигнутые шуцманами за чем-то запретным. За порчу зелени следовала кара, но ее наши все-таки портили, от злобы. Злоба на «неметчину» у остарбайтеров было огромна, да и у всех иностранных рабочих, как при всяком внеэкономическом принуждении к труду. Да и служила злоба проявлению патриотизма, даже у тех, кому и неплохо физически жилось.

Парк Сан-Суси в Потсдаме окружали дачи императорской элиты и, полагаю, в них жили ее потомки, так как национал-социализм ни у кого, кроме евреев и репрессированных инакомыслящих ничего не отнимал (впрочем, семьи не преследовались), а нынешние германские нувориши жили в других не менее приятных, чем старомодный Потсдам, местах и дворцах.

За решетками драгоценной работы в Потсдаме прятались молчаливые дачи-дворцы, окруженные вековыми дубами и липами, когда-то священными деревьями тевтонов. Очень редко, тихо шурша по асфальту тенистых красивых улиц, проплывали дорогие машины. Все частные автомобили были реквизированы для нужд войны, эти же либо оставили особо знатным владельцам, либо те имели высокие посты в нынешнем райхе. Парковый покой. Тишина… Удивительное безлюдье.

Раз, заблудившись среди парковых дачных владений, я обратилась с вопросом, как пройти в дворцовый парк, к шоферу, мывшему дорогой мерседес возле открытых ворот нарядной дачи. Он не понял