Черкасов. Своей позы, позы обиженного эдакого, в которой можно, знаете ли, ничего не делать и при этом чувствовать себя борцом за справедливость?

Платонов. Ну конечно, опять я еще и виноват.

Черкасов. У тебя есть дети?

Платонов. При чем здесь это? А если нет?

Черкасов. Ну, тогда ты за чужими понаблюдай. Посмотри, как они решают свои конфликты. У них, знаете ли, все очень просто. Один, когда его обидят, пытается дать сдачи, даже если он слабее, другой бежит к маме или бабушке и удовлетворяет свое самолюбие тем, что его жалеют, говорят, что он хороший, а Петя плохой.

Платонов. Ну при чем здесь это?

Черкасов. А при том. Человек с детства начинается.

Платонов. В общем, я понял вас. Вы такой мудрый-мудрый, все-то вы понимаете, все-то вам ясно. Но только ничего почему-то не решаете.

Черкасов. Брось, брось. Не придуривайся. Решали и сейчас тоже разберемся. Жаль только, если без тебя. Для тебя это будет чужая победа. А ты еще молодой, тебе еще свои одерживать надо. (Косаревой.) Извините, мы тут при вас… Сор из нашей избы… Нам давно уж пора было поговорить. Да все как-то некогда было. Жаль, что повод для этого такой грустный выпал. Но мне кажется, было бы неплохо, если бы вы суть нашего разговора – ну, как-то… отразили в своей статье, что ли. Косарева (посмотрев на часы). Было бы неплохо, если бы я вообще в ней что- нибудь отразила. (Смотрит на дверь.) Что же она там…

Свет гаснет и загорается на другой половине сцены. Палата Крылова. Около него сестра и Крылова.

Сестра (поправив вытяжение). Ну теперь можно. (Уходит.)

Крылова (садится рядом). Ну как – легче? Ты не сердись, что я опоздала. Но ты ведь не знаешь, куда я ездила. Ни в жизнь не догадаешься… Квартиру смотреть… Нам квартиру дали. Трехкомнатную… Ну что ты молчишь?

Крылов поворачивает голову, чтобы ответить.

Нет, нет, ты молчи, тебе нельзя говорить. Ты лежи, а я расскажу тебе про квартиру – хочешь? Знаешь, где дом этот? Напротив универмага – тот, что с лоджиями. А у нас, слышишь, у нас две лоджии, на улицу и во двор. И представляешь, детсадик во дворе, авиационного. А завком ваш – да, я ведь не сказала, кто меня возил смотреть, ты знаешь кто, в жизни не догадаешься: ваш председатель завкома, как его, Пахмутов не то Пахомов, ну бог с ним, – так вот, он говорит, что хоть садик другого завода, они договорятся, чтобы Вовку взяли, чтоб не ездить мне. Ты подумай, а, нешто ль, наконец, дождались – квартира трехкомнатная, мусоропровод, горячая вода, все рядом – и садик, и продукты, и прачечная за углом, и если бы не твое несчастье – ведь счастье-то какое!

Крылов хочет что-то сказать.

Нет, нет, ты молчи, тебе нельзя. Ведь сколько я ждала. Вот ты ругался – твою Киселеву отдали. Это сейчас. А в прошлом году – ты забыл, ты сам уступил свою Кузьмичу, у него, дескать, жена парализована, ему нужнее. Я ж молчала тогда, ничего не говорила, хотя знаешь, как переживала. Так что же я теперь, и порадоваться не могу?

Крылов хочет ей ответить.

Нет, нет, ты лежи тихо. Ты не думай, что я такая дура, что радуюсь тому, что случилось с тобой, с Лешкой. Конечно, лучше бы вы… чтоб ничего не было. Но раз уж это случилось и ничего не поправишь, то надо хотя бы радоваться тому хорошему, что будет. Правда ведь? Ну скажи? Когда ты поправишься и тебя выпишут, я отвезу тебя прямо туда. Он сказал, тебе премию дадут большую, и я еще одолжу и куплю гарнитур. И когда ты вернешься, все будет новым. Ладно, Гошик? Ну скажи что-нибудь, что ты молчишь? А не хочешь, можно и со старой мебелью пожить пока, а на премию купим мотоцикл, ты ведь мечтал, пока ребята не родились… Только на три комнаты не хватит, нашей-то… Ну и бог с ней, не в стульях счастье. Я вот ехала сюда, все думала. Сколько лет мы женаты. Ребята… И всякое было. С твоим характером – не сахар ведь. И когда что случалось, а дети тут же, и нельзя по-человечески поговорить, только ругаться – это почему-то можно при детях, – и я думала тогда: господи, вот если дадут квартиру и у ребят будет своя комната, а у нас своя спальня, тогда уж можно будет ссориться как следует и говорить обо всем, что думаешь; а сегодня я увидела все наяву и подумала – а теперь зачем ругаться; теперь только жить да жить в свое удовольствие. И я думала – это уже по дороге сюда: вот приеду к тебе и скажу это тебе, чтоб ты знал, что мы никогда больше не будем ссориться, ты только поправляйся скорее. Я еще думала: на заводе тебе торжественную встречу устроят, ты ведь у них герой теперь, а я дома – как я тебя встречу? Ты ведь и для нас герой, не только для них, для других, я ребятишкам так и сказала – у нас папка герой. Володька спрашивает – как Матросов? А я говорю – да, как Матросов, только в мирное время. И я решила, что скажу тебе, чтобы ты не думал, будто я не понимаю, что ты сделал и каким ты показал себя, что я только о квартире думаю да о барахле. Я думала, скажу это, как только приду, а сама – про квартиру, про прачечную… Ты не сердись, Гоша…

Крылов с трудом садится.

Нет, нет, ты лежи, не подымайся… Дай я тебя причешу. А то тут к тебе одна… корреспондентка собирается. Чего это она – писать про тебя будет?

Крылов. Где она – здесь? Слушай, это… Скажи ей… пусть поднимается. А ты подожди там.

Крылова. Зачем это?

Крылов (нетерпеливо). Иди, потом придешь.

Крылова выходит. Крылов какое-то время лежит один. Потом входит Косарева.

Косарева. Здравствуйте, Игорь Михайлович.

Крылов. Здравствуйте…