греховного союза.

Дитя мое, дочь моя! Бог поругаем не бывает, если ты, как Апостол Павел не сможешь твои преимущества почитать за сор, то они тебя, в свое время, повергнут в позор.

Вера внимательно выслушала Екатерину Ивановну и со слезами ответила ей:

— Мама! Я мучаюсь в душе и верю, что все это так, как ты говоришь, но у меня нет силы. Я не могу уже отказать на его предложение, как это могла раньше. Пока я его не вижу, я, кажется, полна решимости, по-прежнему постоять за свою христианскую честь, но как увижу его — во мне все опускается. Только один Бог может удержать меня от падения. Молись! Не оставляй меня!

Вера решилась даже оставить работу и перейти на другое место, но Екатерина Ивановна решительно возразила ей, что от греха укрыться можно только в Господе Иисусе Христе, в Его ранах, а перемена места не поможет. 'Грех твой, найдет тебя и там', ответила она ей, словами великого богослова.

Наконец, Вера все же согласилась на союз с Карлом Карловичем, но с условием, чтобы он еще немного подождал; а чего подождать, она не знала и сама; но душа ее чувствовала, что должны быть какие-то перемены.

В один из осенних дней, 1937 года, Вера утром, расставаясь с мамой, как-то необыкновенно обняла и поцеловала ее. Екатерина Ивановна, с оттенком нескрываемой грусти, ответила ей;

— Вера! Дочка моя милая, что-то сердце мое сильно волнуется о тебе, да и ты никогда так не целовала меня, как сегодня; скажи мне, ты ничего от меня не скрываешь?

— Нет, мама, я и сама не знаю, но сердце болит и у меня! — ответила Вера и вышла из дому.

Всю дорогу Вера шла с поникшей головой, и как ни пыталась поднять ее, голова беспомощно опускалась вниз.

Не доходя до аптеки, Веру встретил, на тротуаре, ее прежний знакомый следователь:

— Князева! Я прошу вас, не заходя на работу, пройти со мною, — сказал он ей.

Вера, ничего не подозревая, с оттенком негодования заявила ему:

— Я сказала вам в последний раз, что никаких разговоров у меня с вами не будет больше, и оставьте меня в покое!

Сзади, по мостовой, поравнялась с ними крытая автомашина, из открывшейся дверцы вышли два человека и остановились рядом с Верой.

— На сей раз, ни вам меня, ни мне вас, оставить не придется, я, ведь, предупреждал вас — вы арестованы!

— Эх, какая красавица! И угораздило же тебя, попасть сюда. За что же, милочка, а? — услышала Вера хрипловатый, надтреснутый голос из мрачного угла, прокуренной душной камеры. — Ну-ну, иди сюда смелее, не съедим, не бойся!

Вера, с ужасом, осматривала милицейскую камеру, предназначенную для воров, грабителей, убийц и потерянных мужчин, и женщин. Смертельная тоска охватила душу и комом подкатила к самому горлу. Вера стояла у захлопнувшейся двери камеры, не зная, что ей делать, куда сделать первый шаг. Она хотела что-то сказать или спросить, но голос не подчинялся ей, ноги подкосились и, если бы не подоспевшая к тому времени женщина, Вера рухнула бы на пол камеры. Внешний вид, подошедшей к ней на помощь, еще больше дополнил ее растерянность. Перед ней стояла одна из женщин, каких она страшилась и обходила на улице, чтобы не встретиться лицом к лицу.

Нерешительно села Вера на самый краешек арестантских нар, у изголовья своей незнакомки. В камере был кто-то еще, но она их не заметила, углубившись в тяжелое раздумье.

Первой мыслью было неоспоримое самоосуждение: 'Ничего другого я и недостойна, как только этого горнила, куда поверг меня мой Бог за мою неверность, упрямство, самоуверенность. Я уже приготовлена была к падению, но, по милости Своей, Господь остановил меня, таким образом, чтобы спасти тело и душу', — думала она, вспоминая моменты своего духовного кризиса. И Андрюша, и Карл Карлович, и разметанная община — все сразу, вдруг, осталось позади, а впереди — страшная, неизвестная будущность, путь неизведанных лишений, путь ожесточенной борьбы за жизнь, за христианскую и девичью честь. И начинается он сразу с таких кошмаров, о которых она никогда не воображала. Как нож, врача-хирурга, вырезает пораженную часть организма, так, в одно мгновение, отделилось от ее души то греховное, что, последнее время, старалось овладеть ее сердцем.

'Страдающий плотью перестает грешить', — промелькнуло евангельское место в ее голове. Вера как-то встрепенулась от этих слов. Она их приняла, как Божеский ответ и объяснение к тем обстоятельствам, в которых оказалась. Только здесь, определил Господь, сохранить ее созревшую телесную и духовную юность. Теперь будет зависеть от нее: или воспринять свято этот жизненный урок ко спасению и совершенству, или, не понимая воли Божией — обгореть, как головне.

Весь этот день ее никто не вызывал, но она предчувствовала, что впереди предстоит немалое сражение. Поэтому Вера молилась горячо, искренне; да и молитва, освободившись от гнетущих чувств, вырывалась из груди свободным потоком и увлекала внутреннего человека в присутствие Божие. После того, как в камере узнали от Веры, что она христианка, и за это брошена в эти тюремные застенки, отношение к ней определилось, самым лучшим образом. Она и не представляла, что эти потерянные, преступные женщины, о которых принято было думать самое ужасное, были способны к сердечности и снисхождению. Во всяком случае, камеру немного преобразили от грязи и окурков, гораздо меньше стали сквернословить и даже курить. Вера это сразу заметила и, вдумавшись в причину перемены, пришла к заключению: 'Каким могущественным влиянием обладает имя Христа, где его несут с достоинством; ведь я так мало достойна этого звания, и то оно имеет силу; а как же счастлив тот, кто хранит это звание в полноте. Вот где тайна выражения Христа: 'Вы — свет мира, вы — соль земли', в сохранении достоинства небесного звания, звания Сына Божия Христа, которое призвана носить и я — ведь, в этом мое назначение. А я, чего искала в себе и в Андрюше? Чтобы Христос возвеличился в нашем теле, или я сама?' Все эти рассуждения помогли ей глубоко смириться перед Господом, расстаться со своими преимуществами и ободриться затем духом, что было так жизненно важно в предстоящем пути.

Вскоре началось следствие, которое, по сути, было не следствием о совершенном преступлении, а яростными дьявольскими атаками, направленными на отречение юного сердца от Христа. Вера не была служителем культа, которые подвергались открытым официальным репрессиям, ни каким-либо другим выдающимся деятелем в братстве баптистов, но она была одной из немногих девиц, обладающих привлекательной силой христианской юности. Приходящие на богослужение, убеждались, что вера в живого Бога не является достоянием только отживших, безграмотных людей, но и юных, интеллигентных, у которых сочетается внешняя и внутренняя красота. По своему служебному положению многие знали, что Вера имела официальное, среднетехническое образование и принадлежала к известной интеллигентной семье. Исходя из этого, построить ей обвинение было не на чем; поэтому все, так называемое, следствие сводилось к ее разубеждению. Вначале действовали на нее страхом, приписывали ей самые страшные небылицы, запугивали ужасом содержания в концлагерях для заключенных, что, в какой-то мере, было известно ей из рассказов арестантов и на воле. При этом не упускали возможности физического воздействия, помещая в специальные камеры, не щадя специфических особенностей молодого женского организма. Но Господь сохранил ее, во всякой целости тела, души и духа.

После того, как все эти приемы оказались бесплодными, Веру подвергли воздействию обольщения. Ее превозносили так высоко, предлагали такие обольстительные условия, давали самые высокие гарантии безопасности, лишь бы она оставила свои убеждения и отреклась от исповедания своей веры в Бога. Она пришла даже в изумление от того, насколько и до какой тонкости, эти люди могли изучить самое сокровенное в существе женщины. Но и это, при обильном утешении и укреплении от Господа, Вера победила и осталась непреклонной.

Последнему, чему она была подвержена — это допросам о своих братьях и сестрах. Бессонными ночами томили ее, пытаясь получить от нее какие-либо показания о Петре Никитовиче, Зое Громовой и других братьях и сестрах. Никого она не видела здесь, арестованными, хотя братья были взяты еще при