старости, не могу получить тебя от Бога?
— Мама, я очень рад и глубоко тронут твоим искренним расположением ко мне, верю, что и на этот раз, руками веры, ты можешь вырвать нас из ледяной пустыни, но что тебе принесет дружба с таким отшельником и 'вечным арестантом', как я? Все равно ты не удержишь меня при себе, ведь ты же знаешь, что я сам, не свой.
— Дитя мое, я и теперь радуюсь, довольствуясь полученными обрывками наших встреч; а впереди буду счастлива, может быть, подбирая крохи твоего внимания, какие могут помещаться в арестантском конверте.
— Мама, — прослезился Павел, — верь! Получишь и стол, полный нашего обоюдного благословения, от Бога; и как я счастлив, идя в открытый бой, иметь у себя в тылу такого дорогого, надежного друга — подвижника веры.
На этом трогательная их беседа была закончена родительской молитвой. Оставшись наедине, Павел осмотрел их убогую комнатушку, взял руку жены в свою и сказал:
— Наташа, жена моя, Бог свидетель, как я рад, после многолетних бездомных скитаний в одиночестве, получить от Господа как дар — тебя, наших дорогих старичков и, особенно, маму — таких друзей, каких не найдешь и во многих дворцах. Благодарен Господу и за этот маленький укромный уголок — ведь это первое, что мы имеем право, назвать своим. На этом месте, мы сейчас, первый раз в нашей обоюдной жизни, будем совершать совместную молитву. Здесь, в этом убогом уголке, суждено зарождаться нашему обоюдному счастью, счастью потерянной жизни, жизни, не раз погребенной в сердцах друзей и врагов — жизни в смерти.
Глава 11 Владыкин на родине, 11 лет спустя
Прит.14:10
Большое горе постигло вдову Владыкину после ареста мужа. Все знакомые сторонились ее, как заразную больную. Никто не знал: когда она спала, день и ночь добывая пропитание детям, как собирала грязное белье у 'богатых' (как она выражалась) стирала да штопала на них, зарабатывая жалкие крохи. Первый же год, после ареста мужа, неоднократно бегала по тюрьмам да милициям, в надежде напасть на его след. Но все было напрасно; и вскоре ее силою стали отправлять домой. Всякая связь с верующими так же была потеряна из-за страха. Лишь изредка, встретившись где-либо в городе с подобными себе, подолгу изливали горе друг другу да делились, чем Бог пошлет. А тут надорвалась под тяжестью изнурительного труда, простудилась и слегла в постель. Болезнь, по свидетельству врача, была смертельной, и бабка Катерина, разрываясь между Лушиными да Федешкиными сиротами, из больницы привезла ее умирать домой.
Дети подняли страшный вопль, оставаясь без средств, около умирающей матери. В это время у них с Павлом и оборвалась всякая переписка, так как они от него не получали ни единого ответа, а писать было тоже некому; ребята хоть и учились в школе, но голод вынуждал детей, на самых низких и грязных работах, добывать пропитание и себе, и больной матери.
Господь же не оставил бедную вдову без помощи. Тогда, когда плачущие дети приготовились расставаться с матерью, которая была без сознания, кто-то о их горе сообщил старому городскому врачу. Он, увидев Лушу в безнадежном состоянии, осмотрел внимательно ее и с уверенностью заявил: 'Бог даст, жива будет'. И сам, проделав несколько сложных процедур с больной, лично привез лекарство и приступил к неотступному лечению. Луша, под неустанной заботой врача, стала быстро оживать и поправляться, а через десять дней поднялась на ноги.
Война 1941 года ворвалась в жизнь вдовы лютой вьюгой в раскрытые ворота. Ужасом сковало душу Луши, когда она своими ушами услышала отдаленные раскаты орудийных выстрелов. Как-то весной 1942 года, к вечеру, с узелком, держа в руках самого младшего внука, навестила свою горемычную дочь бабушка Катерина. С первой колхозной подводой (после половодья) она приехала из Починок в город, погоревать вместе с Лушей. После смерти снохи Катерина осталась с четырьмя внучатами, из которых самой старшей едва исполнилось двенадцать лет. Ее бы не придавило так горе от дважды вдовьей доли, если бы смерть снохи, да война не застали ее двор и сусеки пустыми, а занимать было не у кого. Единственной поддержкой остались несколько мешков картофеля да три-четыре ведра капусты в кадушке.
— Господь с тобой, горюшка ты мое. Бог на помощь! — поприветствовала Катерина Лушу, заходя в дверь и увидев, как та перебирала картофель на полу.
— Ох, Лушка, как жить-то будем, одна беда чище другой? — выкладывая на стол картофельные лепешки, испеченные с отрубями пополам, проговорила Катерина, вытирая концами платка слезы.
Луша, хотя и была занята теми же мыслями, но, увидев плачущую мать, ободрилась и ответила ей:
— Да что ж теперь, поделаешь-то, мамка, войну-то и японскую перенесли, германскую да революцию, а эта-то — не первый снег на голову, Бог не без милости.
— Ой, Лушка, горе-то больно велико, и мужиков-то мы порастеряли, дворы-то пустые, да и в сусеках-то только мышиный помет, — заголосила Екатерина.
— Мамка, а Господь-то разве не видеть. Он же ведь Батюшка, Отец вдов и сирот, как Сарепскую вдову прокормил — прокормити нас, — умыв руки от картофеля, утешала Луша свою мать. — Вот как-то, надысь, я упала перед Ним с детьми на колени да наплакалась досыта. Уж об чем только не молилась: и Павла вспомнила, и Федьку, да и ребята-то со мной. И что же ты думаешь — вот чудо-то — ребят-то приняли на бойню, огород сторожить; да дилехтор-то так расположился — и костей по ведру приносят, а другой раз — и кишок, и картошки. Давай-ка, лучше помолимся, ведь Бог-то не без милости.
С этими словами, обе вдовы склонились на колени и усердно, долго молились.
После молитвы Луша таинственным голосом объявила матери:
— Мамк, а я ведь одежу-то Павликову, всю как есть, берегу, а вдруг его Господь приведет когда к дому…
Вечером в дверь постучались. Вошли ребята с работы и с собою привели девочку.
— Мамань, мы шли с работы, видим, вот эта девочка стоит и плачет. Спросили ее, она нам говорит, что мать недавно умерла, немец подходит почти к их деревне, отец взял ее да в город пришел с ней. А здесь, велел посидеть на скамейке, а сам ушел знакомых разыскивать, да, видно, задержался; а она пошла, куда глаза глядят — вот мы ее и подобрали, зовут ее Оля.
Оля умными голубыми глазами осмотрела окружающих и рассказала, что с отцом они остались вдвоем, и он, спасаясь от голода и разорения, решил поселиться в городе; ей шел пятнадцатый год, и она с радостью покинула свою деревню, а здесь родных нет.
С первых же слов, все домашние полюбили Олю и решили оставить ее у себя; дети же согласились свой скудный паек разделить с ней, пока и она не будет способной заработать себе на жизнь. В этот же вечер, не встретив нигде отца Оли, в том районе, где приблизительно он оставил ее, они заявили о случившемся в милицию. Луше, хотя и страшно было принимать лишний рот в дом, но, доверившись Господу, приняла ее как дочь. Катерина, в беседе и молитвах с дочерью, подкрепившись упованием на Господа, возвратилась в деревню, где председатель колхоза, расположившись к ней, дал ей посильное занятие и обеспечил прожиточным минимумом. Вскоре отец Оли нашелся, извинился за свой поступок, объяснив это недоразумением; рад был добродушию, оказанному сиротке-дочке и согласился на временное ее пребывание в семье Владыкиных. Оля быстро привыкла к новой семье и, будучи исключительно кроткой, послушной девочкой, оказалась дорогой помощницей Луше по хозяйству и в приобретении средств. Родственники и окружающие были крайне удивлены тем, что семья вдовы Луши в такое страшное, голодное время, не испытывает такой вопиющей нужды и голода, какую испытывают семьи окружающих людей, несмотря на многие видимые преимущества.
