материке остались семьи. Тревогою охватило сердца колымчан и за свою судьбу, ведь они отрезаны очень большим расстоянием от страны. При передаче последних известий замирала вся жизнь в поселке, и все впивались в каждое слово, произнесенное диктором по радио. Невольно вскрикивали те, для которых упоминаемые, охваченные войной, населенные пункты, были родными.

В жизни Владыкина изменилось то, что в самый разгар зимы, разведрайон переселился далеко в глубину тайги, к более перспективным участкам, где жизнь людей была совершенно оторвана от внешнего мира. Зима 1941–1942 годов была особенно лютой. Разведрайон переселился в долину реки Бахапча и расположился на месте, ранее построенного, якутского поселения — поселка Бахапчи, состоящего из трех якутских юрт. Здесь были выстроены жилые и служебные помещения: склады, радиостанция, конюшни.

Владыкин изредка посещал свою контору, а в основном жил и работал еще дальше в горах, на ключе, в бараке. Заключенные и 'директивники' жили вместе, с тем лишь различием, что одни питались по аттестату, другие — по списку, с последующим удержанием из зарплаты.

Мяунджа — это самое отдаленное место в разведрайоне, расположенное в узкой мрачной долине, но оно оказалось богато колоссальными запасами оловянной руды, там были сосредоточены основные силы по определению запасов и велась интенсивная подготовка к эксплуатации. Барак, в котором поместился Владыкин, был расположен на бойком таежном тракте, по которому с 1932 года по день открытия автотрассы, в течение шести-семи лет, прошли многолюдные этапы арестантов на рудник Бутыгичаг, Ваканка и на самый отдаленный прииск Ветреный. Следы этих этапов размыты дождями и паводками и заросли буйной зеленью.

По словам старых таежников, вся дорога от Атки через Малтан, Ударный, Мяунджу, Холоткан, Солнечное озеро, Армань и Бахапчу до Бутычага отмечена людскими могилами, а кое-где почерневшими затесками на деревьях (свидетельствующими о том, что здесь находится тело усопшего страдальца).

Учитывая все это, Владыкин, проходя этими тропами теперь, спустя несколько лет, с благоговением останавливался над каждым, позеленевшим от плесени, ботинком, осколком бутылки или заржавевшей консервной банкой, перед затеской на дереве с предположением: 'А, может быть, это принадлежало кому- то из моих братьев?'

Особенно Павел восхищался розовой гладью Солнечного озера, пройдя в летнюю пору десятки километров по топким мхам или галечнику, опускаясь, в часы вечернего заката, на берегу для отдыха. В одном из таких походов он оказался один, и ночлег застал его на берегу озера. Робко, с котомкой за спиной, он подошел к избушке, дерновая крыша которой пестрела ромашкой и голубенькими колокольчиками. Выдернув тычинку из пробойчика, Павел зашел внутрь.

Прокуренная до половины копотью, избушка встретила его запахом свеже-накошенного сена. На столе лежали (аккуратно сложенные) сумочка сухарей, банка крупы и такая же банка соли. На стене висела, наполовину залитая маслом, коптилка. В углу, на нарах, были сложены мелко нарезанные дровишки и рядом с ними — пук бересты с огнивом.

Павел был от глубины души обрадован такой простой заботой таежников, какую обязан был проявлять каждый ночлежник, покидая избушку, имея в виду дождливую погоду, а зимой — бураны.

Владыкин из таких запасов ничего не тронул. Только наспех разжег печурку и поставил на нее общественный и прокопченный чайник с водой. Сам же долго в тишине любовался жизнью, кишащей под водой и на поверхности озера. Отражая солнечные лучи почти круглые сутки, оно, по достоинству, было названо Солнечным.

Утром, покидая избушку, он рассмотрел, что все стены были испещрены надписями. Читая некоторые из них, он обратил внимание на аккуратно выведенную карандашом надпись, близко над столом: 'Предай Господу путь твой и уповай на Него, и Он совершит. — Ж. Комаров'. Сердце Павла затрепетало от волнения. Несколько раз, усердно всматриваясь в каждую букву, он прочитал это родное место из Библии.

— Кто это? Где он? Может быть, уже давно лежит мертвым под одной из затесок на дереве? Во всяком случае — это христианин, и он проходил этим путем.

Этот случай оставался памятным, дорогим. Где бы Владыкин не блуждал, по каким бы тропам не ступала его нога среди обрывистых скал или болотной топи, или если терялся среди непроходимых таежных зарослей — живым утешением была для него надпись на стене: 'Предай Господу путь твой…и Он совершит'.

В середине лета Павел, под горой Маячной, соорудил аккуратную землянку, с расчетом на трех человек, и занят был контролем шурфовочных работ, и землемерной съемкой разведочных линий. Раз в месяц к ним приходил вьючный транспорт, доставлял продукты для всех рабочих, новости, распоряжения от начальника разведрайона.

Однообразная жизнь наскучила Павлу до предела, тем более, что он всю прошедшую зиму провел в работе. Уж не до родного дома, а хоть бы как-то выбраться в Усть-Омчуг, и то — это считалось для Владыкина и его товарищей большим счастьем. Люди дичали, порой приходили в отчаяние, а с ними и Павел. Уже пять лет у Павла была потеряна всякая связь с родными. Он был уверен в том, что родителей нет в живых, а остальная родня рассеяна по стране. На все письма и запросы еще в 1937 году, он не получил никакого ответа.

В конце лета с транспортом пришел неизвестный человек и, обратившись к Павлу, спросил его:

— Вы Павел Петрович Владыкин? — и получив подтверждение, подал конверт. В нем значилось, что Бубликов Александр Лазаревич назначается начальником партии по Бахапчинскому разведрайону. Владыкин Павел Петрович передается в его распоряжение с новым назначением: техник второго разряда.

Павел был рад разделить таежные, гнетущие будни с новым человеком. Бубликов оканчивал когда-то Межевой институт в одном из городов России, долго работал по землеустройству на материке, а теперь, в самом начале войны, был откомандирован на освоение края. На материке осталась жена и двое детей. Владыкину он показался очень простым, хорошо знающим свое дело.

Первые полмесяца у них прошли в увлекательных рассказах: один из них все подробно изложил о жизни в России и начале войны, другой — о всей жизни на Колыме, не скрывая и пережитых ужасов. Работа шла согласованно, тем более, что у Павла пробудилось сильное влечение к техническим знаниям. С очередным транспортом Бубликову пришла целая пачка писем с фотографиями, и Павел с нескрываемой завистью наблюдал, как его коллега наслаждался их чтением. Владыкин очень внимательно всматривался в незнакомые лица детей и жены товарища, невольно, переносясь мысленно к своим домашним. 'Ну уж, если мамы с бабушкой нет, то братишка и сестренки, где-нибудь да есть. Да, где их разыщешь?!' — заканчивал он свои размышления.

— Павел, — обратился к нему Бубликов, — почему ты живешь дикарем, бобылем? Неужели у тебя на материке нет ни души, с кем бы ты мог переписываться?

— Да, может быть, и есть кто-нибудь, но матери уже с 1937 года нет в живых, ребята разбрелись, а других адресов никаких не помню, ведь уже прошло семь с лишним лет.

При этом он подробно рассказал о своих последних связях до 1937 года.

— Да ты брось, пожалуйста, до чего ты опустился, мне и то жалко смотреть на тебя, А ну-ка, вспоминай какой-нибудь адрес да пиши сейчас же телеграмму, с этим же транспортом и отправим, — настаивал Бубликов.

Владыкин напряг все усилия и смутно вспомнил адрес тети, затем нехотя, с улыбкой недоверия, написал: 'Тетя Поля прошу сообщить жив ли кто из ребят где живут Владыкин'.

С недоверием, но чтобы коллега не стыдил его, Павел передал записку с транспортом, повторяя в душе: 'Все равно бесполезно, кому я нужен?' — и, не имея уверенности, вскоре забыл о телеграмме.

Совместная жизнь Владыкина с Бубликовым протекала во взаимном уважении и доверии, они просто полюбили друг друга. Это во многом повлияло на дальнейшую судьбу и репутацию Владыкина перед производственным начальством. Коллега заметил у Павла незаурядные способности в познании новой профессии и особенно в черчении, отмечая это перед начальником разведки и в управлении.

Владыкин со все возрастающим успехом стал производить вычислительные и чертежные работы. Это не замедлило отразиться на его должностном повышении.

Однажды, самостоятельно производя работы высоко на террасе, над землянкой, он увидел появление транспорта. Жажда к новостям побуждала его спуститься вниз. Но увлечение новой работой