Голод в лагере увеличивался все больше, людей стали хоронить уже по несколько человек в день. Ужас объял сердце Жени. Однажды весной, по ночным заморозкам, привезя свой груз на отвал за зону, он упал на колени и с сильным воплем воззвал к Господу:

— Боже мой! Я окончательно изнемог от голода и от всех ужасов этой долины смертной тени. Я уже пресыщен презрением, горестью и мучениями. Будь милостив ко мне, или прерви мою жизнь, чтобы, найдя место среди трущоб, я успокоился от мытарств, или пошли мне избавление, как Ты послал Илье, в Сарепте…

Так, под лунным сиянием, низко склонившись к земле, изливал свою душу пред Господом Женя. Сбоку от себя он услышал шаги и, продолжая стоять на коленях, поднял голову от земли. Прямо перед собой увидел Нудного. Сердце как-то необыкновенно дрогнуло и мысль молниеносно потрясла его: 'Вот и смерть пришла за мной'.

— Что у тебя случилось, Комаров, или в семье что? Почему ты плачешь? — тоном какого-то близкого участия спросил его тот. Затем, наклонившись, бережно поднял его с колен и, глядя в глаза, волнуясь, произнес:

— Ты, наверно… да ладно, пойдем… Я накормлю тебя… — при этом, взяв тележку Комарова, поволок ее за собой.

— Что вы! Что вы! — отобрал Женя из его рук веревку.

Шли они молча, и Комаров никак не мог сообразить, действительно ли повар ведет его покормить, или опять его ожидает какое-то коварство. Заведя Комарова в комнату при кухне, Нудный распорядился:

— Ты не бойся меня больше, раздевайся, садись за стол, я буду кормить тебя досыта.

При этих словах он, действительно, поднял крышку с большущей миски, наполненной до краев горячим густым супом с мясом, и добавил:

— Хлеба я дам тебе немного, потому что ты ведь голодный и можешь испортить себя.

Женя молча, с жадностью кушал предложенное, а обидчик также молча, с каким-то умилением, смотрел ему в лицо. Один только Бог знал, какая большая борьба произошла в душе этого жестокого человека.

Отрезав от краюхи почти половину, Нудный наставительно сказал Жене, передавая хлеб:

— Ты сегодня не ешь его, а завтра можешь, и каждый день вечером приходи сюда, ко мне, не стесняйся!

— Спасибо! Пусть Бог воздаст вам, — ответил Женя и, ободрившись, заторопился к выходу.

После этого Комаров, действительно, заходил всегда к Нудному и стал замечать, что кроме него повар подкармливал и других, заводя их, под всяким предлогом, к себе в комнату.

Так Бог спасал Комарова Женю от голодной смерти, пока обстоятельства его не изменились. По лагерю, истощенных до крайности людей, смерть косила беспощадно. Особенно содействовала этому весенняя оттепель. Женя с глубокой скорбью смотрел на 'доходяг' в грязных лохмотьях, бессознательно бродивших по территории лагеря, подбиравших все, что напоминало съестное, помня, что он относится к ним же, и только по милости Божьей, может отражать первые приступы голода. За пазухой у него всегда был лишний кусок хлеба, а в котелке, под замком, либо вчерашний суп, либо каша.

Из числа 'доходяг', он обратил особое внимание на врача Горелик. Изможденное серое лицо его выражало глубокую скорбь, а широко раскрытые глаза неестественно горели от голода, напоминая что-то близкое к безумию. Через прожженные ватные штаны местами виднелись пятна синего тела, а на груди и спине из засаленного бушлата торчали клочья ваты. Единственным его имуществом была миска с алюминиевой ложкой в грязной торбе, которая находилась подмышкой, так как руки от холода были втиснуты в рукава. В таком положении он и передвигался, и ложился спать, и даже, когда спотыкался, падая на землю.

Женя подошел к нему как раз в тот момент, когда он неуклюже поднимался, со втиснутыми руками в рукава, из канавы, в какую попал по неосторожности.

— Эх, дружище, видно, дошел ты окончательно, коли ноги не держат, — помогая подняться, сочувственно сказал он Горелику. — Кто ты и откуда?

Напрягаясь мыслями, бедняга посмотрел на Комарова и, каким-то загробным голосом, ответил:

— Сам я теперь… не знаю… кто… Был когда-то врачом-терапевтом… Горелик, фамилия моя… А откуда… тоже затрудняюсь сказать… сказал бы с того света, да, видно, там нет таких…

— Да, дружище, таких, как мы с тобой, — ответил Женя — пожалуй, можно найти только здесь, на этом свете, если его можно назвать светом. Пойдем, я тебя покормлю немного.

Горелик, идя сзади, что-то пытался сказать, но у него не нашлось силы, чтобы одновременно идти и разговаривать. Комаров, приведя его в барак, приветливо усадил и, подогрев содержимое своего котелка на печи, угощал гостя с такой же предосторожностью, как когда-то предупреждал его Нудный.

Кушал тот с жадностью, медленно, долго, не отрываясь.

— Видно, Бог тебя послал, братец, ведь я не помню, когда кушал досыта последний раз. А это еще, что такое? — удивленно спросил он, увидев, что Женя протягивал ему еще целую пайку хлеба.

— А это возьми в барак с собою, перед сном еще покушаешь. Горелик, умоляюще посмотрел на своего благодетеля, и ответил:

— Отнимут, братец, в бараке такие как я, отнимут, нельзя.

Тогда Женя налил ему кружку кипятка, и тот, раскрошив хлеб в миске и размешав в кипятке, с не меньшей жадностью скушал и это. Долго еще Комаров, пользуясь расположением повара Нудного, помогал и другим, спасая их от голодной смерти.

К концу весны положение, оставшихся в живых, заключенных немного улучшилось, хотя их насчитывалось гораздо меньше. Люди, отогревшись на солнце, сбросили лохмотья, немного повеселели, отмылись от барачной копоти; а своего знакомца-врача Горелика, Женя почему-то нигде не встречал больше. При расспросах ему ответили, что его куда-то вызвали, и он больше не вернулся.

'Не расстреляли бы, а может взяли в санчасть или еще куда?' — думал Женя.

Дней через двадцать, утром, закончив свою работу, Женя шел в барак на отдых; у самой двери, в больничном халате и колпаке на голове, встретил его Горелик.

— Здорово, Комаров! Ты все еще со своей тележкой возишься? — обняв его с радостью, приветствовал оживший 'доходяга'.

Горелика, действительно, взяли в санчасть: отмыли, переодели, предоставили усиленное питание и, поместив в отдельную комнату, назначили дежурным врачом. После нескольких дней он заметно преобразился, сам не веря такой резкой перемене: на местах обморожения остались только пятна, стан выпрямился, голос окреп; а ожив, он сразу вспомнил о Жене.

— Бросай-ка ты, братец, свое грязное дело, я пришел за тобой, хочу забрать тебя в санчасть, — с улыбкой объявил он Комарову.

— Дело это не грязное, если оно в честных руках, — ответил Комаров, — оно мне жизнь спасло от голода, и я благодарю Бога, что Он это дело послал мне. Прежде всего, на него завистников нет и от людей не зависишь, да и за зону выход есть. А вспомните прошедшую зиму, сколько знатных унес голод и холод в могилу?

— Да-да, друг мой, и я согласен с тобою, что это не иначе, как Бог тебе послал. Ну, всему свое время, а теперь идем туда, где почище. Ты в медицине что-либо смыслишь? — спросил Горелик своего приятеля.

— Да, пожалуй, единственное: если человек простыл, то ему пятки надо мазать горчицей, — ответил ему Женя, и оба рассмеялись над таким заключением, радуясь тому, что они не среди замороженных