радостно сообщил, что его сына скоро будут этапировать, в административном порядке, как ссыльного, сюда, в Магадан; а здесь его ожидает и рабочее место, и светлая перспектива в учебе. Потом заявил, что он сам, осенью текущего года, должен быть освобожден из очередного заключения, после десятилетнего отбытия. В связи с этим, он задал такой вопрос Павлу с Наташей:

— Друзья мои, что вы мне посоветуете? Через несколько месяцев я освобождаюсь, паспорт мне дадут такой, что мне, с ним, придется искать там, на 'материке', такую же Колыму, а я уж наскитался чрезмерно. Учитывая все это, я хочу остаться здесь; для этого, вот, и вызвал сына, с ним я не виделся более десятка лет. Кроме того, собираюсь сделать письменное предложение кому-нибудь из сестер (моих старых друзей) с тем, чтобы она смогла разделить со мной мое одиночество. Таким образом, я хотел бы, хоть в моей старости, создать некоторый семейный уют и, может быть, в нем закончить мое земное поприще. Что вы, на это, мне скажете?

Павел внимательно слушал старца и затем, не торопясь, высказал свое мнение:

— Мой милый друг и брат, по части твоего закрепления здесь, отвечу самым категорическим протестом. Ходить по этим улицам, где прошел не один миллион человеческих ног, зная, что все они зарыты в вечной мерзлоте — это ужасно. Ездить по этим трассам, где чуть ли не каждый километр устлан людскими костями — это очень уныло. И жить среди тех, с кого ничем не смоешь слезы и кровь пролитую — это нестерпимо. Мой совет только один: освободишься — немедленно выезжай, а Бог укажет путь.

Во-вторых: через переписку найти себе друга жизни, и в таком возрасте — это посмеяние над своей старостью. Сын твой, при всей любви и самой искренней жертвенности для отца, в самое ближайшее время найдет себе подругу жизни, с которой будет создавать свой уют; и ни он, ни ты не войдете в семейный уют друг друга с тем, чтобы в нем мирно и тихо заканчивать свою жизнь на земле. А, вот, выедешь на свободу, там столько милых, дорогих, сердечных вдовиц, из которых, непременно, найдется одна такая, которая посчитает для себя великим служением пред Господом и честью — призреть твою старость и войти, тем самым, в твой венец в вечности. Там ты дух ее испытаешь, увидишь глазами и, что самое важное, получишь о ней верное свидетельство от окружающих. На нас ты не смотри, тебе наш брак, ни в какой мере, не может служить для подражания — он необычен, да и судьбы наши несравнимы.

Они долго после этого сидели молча, но, наконец, Кеше А. И. ответил:

— Нет, друзья мои, я уже не смогу изменить того, что мною продумано до деталей.

— А зачем же, вы спрашивали у нас совета?

— Я не думал, что на жизнь надо смотреть так, как вы изложили.

— Альберт Иванович, вы составили свой план, уже влюбились в него, но боюсь, что Бог этого не потерпит и будет ломать его; а на старость лет это очень болезненно. Ведь Слово Божие очень ясно и внушительно говорит: 'Предай Господу путь твой, уповай на Него и Он совершит'.

Разошлись они поздно; и Владыкины остались ночевать на квартире своих знакомых. На следующее утро, подходя к транзитному поселку, Павел отчетливо услышал по радио, что все, ожидающие Хабаровского рейса, должны немедленно явиться с вещами для оформления полета и посадки. В составе с другими немногими пассажирами, Владыкины прибыли к зданию временного аэропорта, сооруженного на льду бухты. В числе первых, сдали свой багаж, приготовились к посадке.

После получасовой обычной суеты, все притихли в ожидании. Какое-то, не испытанное еще, чувство волнения подкатило к горлу Павла: неужели, через несколько минут, он оторвется от этой земли, где более десятилетия провел, часто в смертельной битве за честь, за свободу, за жизнь? Внутри задрожало все, страшным великаном встало пред ним сомнение. Где-то в глубине души прозвучал тихий голос обличения: 'Что же ты десяток лет прожил упованием на Господа, а оставшийся десяток минут, ослабел?…'

Павел посмотрел на Наташу, — с безмятежным спокойствием, она, прислонившись к мужу, терпеливо ожидала команды, осматривая, раскисшую от весенних солнечных лучей, ледяную гладь. Он хотел поделиться с ней нахлынувшим мучением, но при этой мысли стало стыдно, да и жалко омрачать ее безоблачное настроение. В душе, даже, немного возмутился: 'Ну, как так можно, без волнения, переживать такие критические мгновения?!'

Сомнение опять придавило его и, сверкающим мечом, ударило по той золотой цепочке, какой они были связаны мечтами о родном Ташкенте, ставшем таким близким-близким.

— Внимание, внимание, — прозвучал металлический голос в рупор громкоговорителя, — к сведению пассажиров, отлетающих в Хабаровск: по метеорологическим условиям, Хабаровск не принимает, рейс откладывается на завтра.

Толпа людей уныло побрела по льду обратно в город, с ними вместе, самыми последними, шли Владыкины.

'Так тебе и надо — мысленно отрубил себе Павел, — и это тебе за твои сомнения. Бедный ты человек, разве ты забыл, что Бог Израиля, за его сомнения и ропот, вместо сорока дней обрек на 40-летнее скитание по пустыне, — продолжал он казнить себя мысленно. — Теперь терпи и бойся, а верить — так верь'.

Дело приняло, действительно, серьезный оборот. Все зарегистрированные пассажиры дружно собрались на следующий день, просидели в ожидании три часа, но, увы — рейс был отложен и на сей раз. Так стало повторяться день за днем. Люди всякий раз прощались с близкими и родными, но к вечеру встречались вновь. Через неделю было объявлено по радио, что аэропорт, по непригодности, закрыт — это усилило волнение до предела. Павел с Наташей пребывали в усиленной молитве с постом, видя в этом особые испытания. В один из таких дней, бесцельного скитания, Владыкины еле брели в поселок. Наташа потихоньку жаловалась на трудности последних дней беременности и, придя, устало опустилась на свою койку. В это время вышел комендант поселка, выкликнул их фамилию и объявил Павлу, что его ищут и вызывают в управление.

Жаром обдало существо двух супругов. Кому было нужно официально вызывать человека, который был уже окончательно рассчитан и сидел, как говорят, 'на чемоданах'. Сомнений не было, по всей тактике, это могли делать только органы оперативной службы. Учитывая те допросы, какие велись в поселке, по поводу личности Владыкина, было трудно предполагать о чем-либо другом, кроме задержания или вообще ареста.

Наташа, дрожащей рукой, приготовила из остатков питания бутерброд с маслом и, отдав мужу, с тревогой сказала: 'Будем надеяться на Господа Всемогущего'.

Как ток, Владыкин ощутил в сердце поток Духа Святого и удивился, как Господь, после тех приступов сомнений, теперь, в этот критический момент, утвердил его незыблемым упованием.

— Есть Бог, милая моя, — обняв жену, выходя за поселок, утешил он ее, — это наш Бог, и Он будет Вождем нашим до конца.

За поселком, утаптывая снег, они остановились для молитвы. Наташа посмотрела мужу в глаза: они горели огнем уверенности в Боге, лицо отражало спокойствие. Поцеловав, она отпустила его напутствием:

— Не задерживайся, там!

В управлении пришлось провести Павлу время, до позднего вечера, в томительном ожидании, не зная причины вызова. Наконец, выяснилось, что, заинтересованные ими лица, потеряли их местопребывание и, получив ответ от Владыкина, отпустили его. Павел, возвращаясь, не шел, а летел, с желанием поскорее утешить Наташу. В инциденте он видел все ту же, испытывающую волю Божию; успокоился сам и спешил успокоить жену.

Наташа, конечно, не спала, хотя на часах была уже полночь, вскочила, обняв мужа трепетно и, получив от него успокоение, рухнула, обессилевшей, на кровать.

На следующий день, когда они все собрались, по обыкновению, в сооружении аэропорта, Наташа, в дополнение ко всему переживаемому, заявила:

— Ну, милый мой, у нас продукты все кончились, осталось только покушать на раз, а на рынке, сам знаешь, продается только обжаренный мор-зверь.

Через час в рупор было объявлено то же, что и в прошлые разы — это уже в одиннадцатый день ожидания… Пассажиры, переживая по-разному, уныло разбрелись по бухте, возвращаясь в город. На месте остались только Павел с Наташей, чтобы достать из своих дорожных припасов себе питание.

— А вы, чего ожидаете? Идите! Ждать нечего, всем объявлено…

За стеной начальник стучал косточками счет. Минута… две… три… десять…