'Скалы' — это место, где собрано самое ужасное, самое отвратительное, погибшее из погибших. 'Но, за что бросают туда, совершенно невинных людей? — промелькнуло в сознании Павла, — Если, вообще, лишение свободы — тюрьма, то штрафная фаланга за частоколом — это тюрьма в тюрьме; чем же являются тогда эти 'Скалы' на штрафной фаланге?'

Душа онемела от ожидания, какого-то ужасного, неведомого будущего. Извилистою тропою, среди камней, их завели в узкое ущелье, расположенное между дикими обрывистыми скалами. На дне ущелья, шириною не более 50–60 метров, между скал, на ровной площадке у берега ручья, за густой сетью колючей проволоки, одиноко стоял барак с массивными решетками на окнах. Ни малейшего звука жизни не доносилось сюда от фаланги, ни, даже, от проходящих поездов. В узкой полосе, над головою виднелся, где-то высоко-высоко, голубой клочок неба, откуда один раз в год заглядывало солнце. Все ущелье было погружено в полумрак.

Павел не помнил, как их завели за проволоку, как втолкнули в открывшуюся дверь барака.

Очнулся он только от задорного смеха, раздавшегося из полумрака с нар:

— Эй, парень, иди-ка сюда! А ну-ка, давай молебен служи за упокой души нашей, да и твоей с нами. Господи по-ми-л-у-й!

— Ты, бес, замри! — раздался в защиту львиный бас от окна, с верхних нар.

После этого, старший вор подозвал к себе Павла и с большим интересом слушал объяснения его о вере в Бога, о личном покаянии и тех страданиях, какие он переносил за веру в Бога. Особенно, 'законник' был удивлен, когда услышал, что многие требования воровского закона: самопожертвование для другого, ненависть к предательству, общность в пище и вещах, интернациональность и другое — истекают из закона Божьего и имеются в христианстве.

После беседы, вор распорядился поместить Павла с Магдой на противоположной стороне, наверху. Молились оба открыто, совершенно свободно и были удивлены тем, что им здесь не угрожала никакая опасность, вопреки тому, о чем они так много наслышались. Конечно, во взаимоотношениях между преступниками было что-то дьявольское, и они так ярко напоминали Павлу тех львов, среди которых был во рву пророк Даниил. Все, положенное им из пайка, они получали полностью; много бесед на библейские темы провел Владыкин среди этих, безнадежно падших, людей, которых ничего в жизни уже не интересовало.

Через несколько дней, как-то неожиданно, Павла и многих других с ним вызвали на этап. Он был, конечно, очень рад, потому что думал, что здесь, в 'Скалах', ему придется прожить все годы заключения. Однако преступники, давно живущие здесь, пояснили, что отсюда в хорошие места не посылают, но развозят людей в штрафные лагеря, еще страшнее, чем 'Есауловка'. А часто увозят и в наручниках — значит расстрел.

Так или иначе, но у Павла с Магдой настала минута расставания.

— Ну, брат мой, Павел, — со слезами на глазах обнимал его Магда, — у меня нет слов на языке, чтобы выразить достойную хвалу Богу, за нашу встречу с тобой. Ты впервые помог мне прочитать здесь страницы живого, неписаного Евангелия. По нашему, православному Евангелию, получается, что вроде я для тебя был Павлом, а ты — Тимофеем, но по тому Евангелию, которое исповедуешь ты, по живому, спасающему Евангелию Господа Иисуса Христа, отчетливо вижу, что я далеко недостоин считать себя Тимофеем для тебя, хотя ты, никогда, ни в чем не посягал на место Ап. Павла. Я теперь хорошо понял, как велико блаженство нищего духом, как счастлив тот, кто просто, как евангельский Тимофей, с детской душой, поднялся на первую ступень блаженства, но увы, для меня — это мучительно, недоступно.

— Да, брат мой, ты напоминаешь мне сейчас Никодима, для которого встать на первую ступень блаженства, значило, все равно, что вновь войти в утробу матери и родиться. Это же делает Дух Божий, которого вы, к сожалению, знаете только, как намалеванного голубя.

Вот уже пришел за нами конвой, и я скажу тебе напоследок — решайся! Сними с себя эту облинялую рясу, а облекись в праведность Христа. Ты оставайся Никодимом, но иди ко Христу не ночью, как тот, а днем, верою, поправ стыд и страх. Я расстаюсь с тобой, но не хочу расставаться, как Димас с Ап. Павлом. Бог тебе во спасение!

Сами не зная того, Павел с Магдой расставались навсегда. Один только Бог знает, что стало с душою иеромонаха Касьяна — Магды, но исповедание живого Евангелия, которым озарил его юноша Владыкин, тщетным, конечно, не осталось.

К вечеру Павла загрузили в большой вагон вместе с другими заключенными, прибывшими из лагеря. Ложась спать, Павел почувствовал на сердце тихую радость. В глубокую полночь эшелон, мерно отстукивая на стыках рельс, тронулся в неведомом направлении.

Проснулись они от людского говора за стенами вагона. В открытую дверь ласково заглянуло солнце и дохнуло свежестью майского утра. Выйдя из вагона, Владыкин к удивлению заметил, что их высадили на разъезде 'Известковый', на том самом месте, где год назад приняла Зинаида Алексеевна, но повели их, в совершенно противоположную сторону. Вели их долго, не торопясь, по тайге, рядом с полотном железной дороги. За ними тянулись 'грабарки' (вид телеги), нагруженные инвентарем, инструментом, оборудованием, продуктами и прочими необходимостями.

Через час-полтора весь отряд остановился на живописной окраине леса среди густой травы. Одиноко стоящий барак и небольшие постройки рядом с ним, напоминали о том, что здесь когда-то ютились заключенные.

Из аккуратно построенного домика, вышел незнакомый человек в форме и подошел к этапникам, которые в различных позах расположились отдыхать на траве.

— Здравствуйте, ребята! Я буду ваш новый начальник фаланги, и я же являюсь здесь начальником военизированной охраны. Вы прибыли в расположение бывшей венерической колонии, но не смущайтесь, больных отсюда давно вывезли и осталось только, не совсем приятное, название. Поэтому объявляю вам: сейчас, после отдыха занимайте этот барак, кто где пожелает, места там хватит на всех. Здесь будет ваше место, постоянное жительство и работа.

Отдохнув, Павел первый подошел к двери барака и открыл ее, но входить никто не решался. С чувством брезгливости и опасения арестанты изучали барак, заглядывая внутрь: кто в окна, кто в двери.

'Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень', — мелькнуло в сознании Павла обетование Божье, какое он часто читал в Псалме 90. Смело вошел он в барак и, облюбовав наилучшее место, коротенько помолившись, сел на нары. Вслед за ним и остальные, нарезав хвои в лесу, расстилали ее по нарам, недоверчиво располагаясь в 'заразном' бараке. К концу дня территория барака была обтянута колючей проволокой по деревянным столбам и, покинутый некогда лагерь, огласился новой жизнью. Вечером, впотьмах, долго рассказывали всякие легенды о причине ранее опустелого лагеря и легенды, одна другой страшнее, но к полночи смирились, по безвыходности, и самые брезгливые, засыпая крепким сном.

Владыкин сдружился с двумя другими товарищами, и во второй день они заслужили доверие начальства так, что им разрешили продвижение от барака до железнодорожного полотна без конвоя. На склоне дня мимо них проходили рабочие топографического отдела.

Павел, увидев их, немедленно подошел и спросил, с какой они фаланги и кто у них топограф. К его великой радости из отряда ответили:

— Мы из первой фаланги, а топограф у нас 'Борода' Ермак. Знаешь? А что тебя интересует?

— Я очень хорошо знаю Ермака, — ответил им Павел, — и если вас не затруднит, то передайте ему от меня маленькую записочку.

Рабочие согласились, присели на рельсы закурить в ожидании. Павел быстро написал:

'Федор Алексеевич! Привет вам от Павла. Меня на днях перевели на 4-ю венерическую фалангу, хотя и совершенно здоров. Если найдете время, рад буду увидеть вас. Работаю на ПК-7 (седьмой пикет по дорожной терминологии).

1 июня 1936 г. Владыкин'.

Забилось сердце у Павла, когда он на следующий день, рано утром вышел из барака с мыслью, пожелает ли прийти Ермак к нему и когда? Какое-то внутреннее предчувствие побудило ожидать Ермака именно теперь и — о, чудо! Буквально через 5-10 минут, из-за откоса показалось восходящее солнце и осветило развевающуюся бороду и знакомое лицо Ермака, выходящего из леса.